Я бы тоже не заподозрил, если бы Юна-Вэл продолжала носить под «очками» цветные линзы. Наверное, она вынула их, чтобы промыть, но при жгучем свечении «Испаньолы» не смогла снова вставить. Когда же корабль перешел на низкий уровень и свечение пригасло, ей пришлось снять сеточку, а необыкновенные глаза — вот они. Любуйтесь, господин Джим Хокинс. Нет, но какова! По части рисковости даст сто очков вперед любому из risky fellows. Я восхищен.
В этом своем восхищении, я повозился на постели и с головой укутался в спальник. Нарочно, чтобы не было соблазна смотреть на портрет, который принесли, пока я спал. Впрочем, я все равно его видел — и сквозь спальник, и затылком. Юна-Вэл оглядывалась через плечо, улыбалась луговыми глазами. Лайна рядом с ней смотрелась бледно.
Бедная Лайна. Я в одночасье разлюбил ее, и даже не стыдно. Будто и не было ничего, будто не я два года добивался ее любви… Впрочем, разве я добился? Вместо того, чтоб выйти замуж, меня отослали за сокровищами.
Мэй-дэй! Наслушался на контурах речей Юны-Вэл, а теперь поди разберись, чьи это мысли — мои или ее. И спросить не у кого. Хотел с мистером Эрроу потолковать — он явился, едва Рейнборо приволок меня в каюту, — но первый помощник не стал дожидаться, пока я заплетающимся языком выговорю хоть фразу. Его самого шатало после выстрела из станнера. Мистер Эрроу вогнал мне три инъекции, от которых каюта вокруг закачалась, и с нажимом сказал:
— Джим, на тебе с Сильвером держится весь корабль. Система замкнута на вас обоих, и не дай бог разрушить созданные цепи. Твое дело — выжить, больше ничего. Никаких размышлений, угрызений совести, разговоров по душам. Приказом по кораблю тебя лишили такого права.
Он улыбнулся и даже не коснулся — лишь поднес руку к моему лицу, так что я ощутил чужое тепло. И вся горечь, испуг, раздражение, недовольство, любопытство, тревога — все это мгновенно испарилось, оставив по себе одно воспоминание. Пустоту, которую предстояло заново наполнить чем-нибудь приятным.
— Спи, — мягко сказал мистер Эрроу. — Потом тебе будет очень трудно… Надеюсь, ты справишься.
Я уже спал, удивляясь, с какой стати мне будет трудно. А когда проснулся, в каюте стоял портрет Юны-Вэл.
Зря его принесли. Непредусмотрительно. Заглянет кто-нибудь в каюту — и в два счета догадается, отчего после нижних контуров у меня на уме не Джон Сильвер, а его жена.
Выпутавшись из спальника, я сел на постели. Изображение на портрете исчезло. Остался черный, влажно отсвечивающий квадрат. Я улегся обратно. Снова появилась Юна-Вэл с улыбкой в луговых глазах. Я подвинулся. Изображение смазалось и потускнело. Ладно. Коли так, пусть будет. Даже если сюда зайдет мистер Смоллет, он не станет валяться на постели и разглядывать выставку портретов на столе. Многовато их — целых три. Пожалуй, уберу тот, что со стриптизом. Мне на него уж не смотреть — неловко перед Лайной. Все равно, что на чужих жен таращиться.
По шторке хлопнули ладонью:
— Джим! Проснулся?
— Почти, — ответил я, соображая: это голос нашего лисовина, но за дверью как будто не Том.
— Выходи, — продолжал он.
Понял, что не так. Не хватает обычного «Джим, друг». Почему я ему больше не друг? Из-за Сильвера, что ли? Одевшись, я выбрался из каюты; лисовин придержал норовистую шторку. Его белые усы были горестно опущены, рыже-черная, с сединой, шерсть на маске топорщилась. В зеленоватых человеческих глазах мне почудилось непонятное горе.
— Что стряслось?
— Беда, — вымолвил он. — При мне и случилась. В медотсеке. Они что-то сделали с мистером Смоллетом.
— Кто сделал?
— Сильвер и Мерри. Заняло тридцать секунд. Включили приборы — раз, два, три — и выключили. А он… Его буквально убили.
Я прижмурился, глубоко вздохнул. Главное — не пороть горячку.
— Что с ним? Конкретно.
Зеленоватые несчастные глаза заморгали. Лисовин с силой потер лоб; шерсть пригладилась было и опять встала дыбом.
— Понимаешь, это уже не мистер Смоллет… не тот, что раньше, — принялся он объяснять. — Тот был капитаном корабля… странный, но все-таки капитан на своем месте. А сейчас — растерянный, пришибленный, взгляд погасший, как пеплом присыпан. Словно после контузии. И оглядывается с таким удивлением… В толк не возьмет, где оказался и как его сюда занесло.
— Том, это не ко мне, — сказал я рассудительно, — а к мистеру Эрроу.
— Ты считаешь? — вскинулся лисовин. — Эрроу набросился на него и вырубил одним ударом. А Сильвер с Мерри докончили начатое.
— Мэй-дэй! Я-то чем могу помочь?
— Ты знаешь, зачем они это сделали?
С языка чуть не сорвалось: «Знаю». Маску я не ношу, Том может по лицу читать свободно. Он и прочел.
— Джим! Говори.
Я помотал головой.
— Ты понимаешь, что это бунт на борту? — настаивал он. — Капитан, по сути, смещен… не может выполнять свои обязанности. Кто командует «Испаньолой» — мистер Эрроу? Рейнборо? Сильвер?
— Понятия не имею. Я спал и не в курсе последних событий.
Том разозлился.
— Ты был с Сильвером на чертовых контурах. Что он за человек? Что ему надо?
Проклятье. Как отвечать на такие вопросы?
— На контурах я сочинял себе сны и про Сильвера ничего нового не знаю. Но вряд ли он стремится сместить капитана. Вот ей-богу, в это я не верю, — сказал я с чувством. И задумался.
С Юны-Вэл станется воплотить отчаянную задумку; почему бы ей не забрать командование в свои руки? Может. Только зачем? И первый помощник не был с ней в сговоре. Он послал капитана в отключку, поскольку мистер Смоллет додумался до запретного и раскусил Юну. Затем в медотсеке произошло нечто, чему Том был свидетелем, но мог истолковать неверно. Юна-Вэл любит мистера Смоллета и едва ли сотворила скверное… Кто сказал, что любит? Она — или я сам придумал? А если даже и она, ей ничто не мешало солгать.
Я поглядел в ждущие глаза лисовина.
— Я попытаюсь разобраться.
— Почему ты, а не мы?
Внятный ответ не шел на ум.
— Не доверяешь? Джим, ты с кем? Со мной, с капитаном или с Сильвером и его командой? С предателем-Эрроу? С Рейнборо, который погнал тебя на контуры с мужиком и которого теперь ждет суд чести?
Суд чести — это серьезно. Но когда еще он будет! Прежде нам предстоит вернуться на Энглеланд.
— Я не готов выбирать, — сказал я, хорошенько подумав. — А ты не торопись обвинять тех, кто пытается спасти свой корабль… его экипаж.
— Спасти или загубить?
Биопластовые усы на маске гневно трепетали, в прозрачных глазах я прочел свой приговор: я — такой же предатель, как Рейнборо и первый помощник. До сих пор я не особо дорожил дружбой лисовина, но терять ее оказалось неожиданно больно. Друг-то у меня один.
