— Где пропадал? — Рядом уселся второй, в алой, расстегнутой на груди рубашке; из-под нее виднелась сеточка золотого плетения с драгоценными камнями. — Прохлаждался с лапушкой?
Третий пришелец взялся за спинку кресла, в котором сидел Мстислав, и попытался вытряхнуть его на пол.
— Кто встанет и освободит мне место? — На нем был белый костюм с серебряным шитьем; замысловатые узоры сплетались в древние знаки СерИвов, которые все вместе означали нечто совершенно неприличное; Дэсс не стал всматриваться в подробности.
Мстислав не намеревался вытряхиваться из кресла. Он вертел в пальцах вилку-трезубец и, казалось, вовсе не замечал нашествия «друзей».
— А ну встань! — потребовал «друг» в неприличном костюме.
Дэсс поднялся на ноги.
— Садись, — предложил он. — Мы уходим. Слав!
Парни уставились в изумлении.
— Домино, ты какой дряни нанюхался? — спросил длинноволосый, встряхивая головой. Золотые подвески в его темных кудрях закачались.
— До, ты чего это, а? — с укором протянул тот, что был в алой рубашке и с золотой сеточкой на груди. — Обижаешь старых друзей!
— Встань, ты… — «Друг» в костюме с узорами назвал Мстислава словом, которого Дэсс не знал, но без труда догадался о смысле. — Встань, когда с тобой говорит человек!
Княжич перехватил отчаянный взгляд танцовщицы. Девушка о чем-то умоляла — распахнутыми глазищами, протянутыми ладонями, каждым движением. Она по-прежнему танцевала и решительно не попадала в такт.
— Убирайся! — «Друг» в алой рубашке сгреб со стола бокал с соком и плеснул на Мстислава. Желтые кляксы усеяли рукав; телохранитель не шелохнулся. — До, что ты ему позволяешь? Он совсем охренел!
— Слав, пойдем отсюда, — сказал Дэсс.
— Домино! Ты тоже охренел?! — Золотые подвески возмущенно дернулись. — Мы к тебе пришли. Со всей душой. Ждем цирк. А ты?!
Дэсс ушел бы, но не оставлять же Мстислава с этими уродами. Ханимун знает, отчего он прирос к месту и терпит издевательства чужаков!
— Отойди, — княжич хотел отстранить «друга» с узорами, но тот вцепился в кресло Мстислава мертвой хваткой и дурашливо заверещал:
— Домино! Скажи ж ты ему! Пусть в лошадку сыграет хотя бы! Или лучше в грибок! Или в гробик! Да не как в прошлый раз, а по-настоящему!
На них смотрели. На лицах — раскрашенных или без краски — отражалось удивление, брезгливость, любопытство. Танцовщица спрыгнула с эстрады и стояла, не решаясь подойти. Глазищи были в пол-лица, крылья бабочки мелко дрожали. «Друг» с золотыми подвесками развалился в кресле, закинул ногу на ногу и носком ботинка тыкал колено Мстислава.
— Домино! Этот подлый раб, — с ленцой промолвил он, — намерен что-нибудь представлять? Или опять будет увиливать?
— Если Слав возьмет тебя за горло, раздавит всмятку, — объявил Дэсс.
«Друзья» радостно загоготали.
— Скажи: пусть змейкой проползет! — голосил «друг» с узорами, все больше входя в раж. — Потом полает собачонкой! Затем прощения попросит! За то, что вовремя не встал! Да на колени станет и попросит!
Мстислав сидел с каменным лицом. До Дэсса с опозданием дошло, что происходит: приятели мерзавца Домино явились на представление, которого не добились в прошлый раз. Княжич зашипел сквозь зубы.
— Мстислав, встань! — рыкнул он — совсем как отец, князь Росс Мат-Вэй. От повелительного рыка князя, случалось, гасли белые шары освещения.
Телохранитель встал. На лице жили только глаза — яркие, пронзительные, цепкие.
Танцовщица сорвалась с места и бросилась к ним.
— Домино! Ради Бога, не надо! — Она ведь не знала, что Дэсс — не Домино. Бабочка отчаянно захлопала крыльями и слетела со лба девушки.
— Дорогу! — рявкнул Дэсс на «друга» с узорами. Сплошное неприличие, оскорбляющее СерИвов и их женщин. Впервые в жизни он почувствовал, как руки чешутся кого-нибудь ударить.
«Друг» отступил, наглые глаза сощурились, губы искривились в усмешке.
— Домино! — танцовщица упала княжичу на грудь, обхватила за шею. Тело было горячим, сердце отчаянно колотилось. — Пощади!
— Карина, — Мстислав разомкнул ее руки, — перестань.
Маленькая и хрупкая, удивительно похожая на СерИвку, танцовщица прильнула к телохранителю.
— За что?! — вскрикнула она, пытаясь защитить его, прикрыть своим худеньким телом. — Ну за что вы все его терзаете?!
— Домино, тебя подменили? — спросил «друг» с узорами, как недавно спрашивал Мстислав. Вернее, слова были те же, но в тоне звучало нечто иное. Дэсс испугался бы, не будь он взбешен.
— Если кто-нибудь еще сунется к Мстиславу, запою до смерти, — посулил Дэсс; в горле клокотал хриплый княжеский рык. Угроза была нешуточной. Мужская магия — магия охотничьих песен — единственное, что освоил ленивый младший Мат-Вэй. Зато он освоил ее в совершенстве.
— Не зарывайся, мальчик, — прозвучал тихий голос, почти заглушенный музыкой и голосами людей. Слова были сказаны на языке СерИвов.
А в прозрачной перегородке княжич увидел свое отражение, какого отродясь не видал. СерИв — огромный, в рост человека — со вздыбленной шерстью на плечах и загривке, весь алый, без единого проблеска серебра, с горящими зелеными глазами. Куда более грозный, чем сам князь Мат-Вэй в приступе самого страшного гнева.
Дэсс отвернулся. Кто заговорил с ним на его языке?
Рядом не было никого, кроме Мстислава и «друзей». Неужели кто-то из них?
Дэсс поглядел на озадаченного «друга» с подвесками, на сбитого с толку парня с золотой сеточкой на груди. Встретил взгляд прищуренных глаз «друга» в непристойном костюме. Это он сказал: «Не зарывайся». Больше некому. Но почему на языке СерИвов?
— Мы едем домой? — спросил княжич у Мстислава.
— Едем. Я увидел все, что хотел.
От слов телохранителя Дэсс похолодел, как будто шерсть намокла на подтаявшем леднике. А после он долго-долго не мог согреться, потому что Мстислав долго-долго молчал.
Глава 4
Дождь кончился, тучи умчались. Желтое солнце висело в дымчато-синем небе, а внизу сияли похожие на ледяные горы дома. Белые, зеленоватые и голубые, с виду мокрые, как будто подтаявшие, а прорезанные вкривь и вкось окна забраны стеклами удивительного вида: то черно-прозрачные, то с белым налетом, точно в морозных узорах. Дэсс не уставал дивиться тому, как выстроен Тэнканиока-ла: один район состоял из таких вот «ледяных» глыб, среди которых Мстислав вел сейчас свой мобиль; другой был полон шаров-аквариумов, где в двойных стенах плавали искусственные рыбы и водоросли; в третьем районе дома были стеклянные и отражали небо так, что, казалось, таяли в нем, готовясь вот-вот раствориться. Остальные пять районов Дэсс еще не видал.
