– Ты! – сказала старуха. Протянула руку и длинными костистыми пальцами, как когтями, достала Замятню по темени. – На лавку неси да смотри, укрой потеплее! И её и дитя своё едва не уморил! Матери Ладе молись, чтобы удержала во чреве!.. Огонь-то есть в печи у тебя, беспутный?..
Дитя!.. Какое дитя?.. Во чреве?.. Искра с Харальдом переглянулись, потом уставились на лежащую Смагу, на жестокие синяки, пятнавшие её голый живот. Уж верно, бабка знала, что говорила, но они-то ни малейшего знака не видели. А может, Смага и сама не подозревала ещё, что непраздна?..
Замятня, приходя в себя, медленно выпрямился. Колючий взгляд, плотно сжатые губы… Совсем прежний Замятня.
– Пошли вон, перехожие!.. – зарычал он на лекарок. – Расселись, ровно кто приглашал!..
Вряд ли женщины, только что спасшие для него Смагу, ждали такой благодарности. Но корить, затевать речи поносные не стали. Молча поднялись, переглянулись и пошли в дверь. Харальду показалось, будто хромоножка при этом как-то по-особенному покосилась на него и хмыкнула. Он почувствовал, что краснеет. Наверное, девка ждала, что он бросится её защищать, а Замятне всыпет за неучтивость… Харальд обиделся. Кажется, она сочла его трусом! Чего доброго, ещё прозвищем наградит… Захотелось объяснить ей, что дело вовсе не в трусости. Просто Замятня, особенно в его нынешнем состоянии – не тот человек, с которым можно столковаться добром, и все разумные люди давно уже поняли что к чему и внимания на его грубость стараются не обращать… И вообще, скверно это – начинать дракой едва родившийся год… Тут дождёшься, что до следующего Корочуна кулаков не размыкая проходишь…
Харальд споткнулся в темноватых сенях и чуть не выругался вслух. Да кто она такова, эта бродяжка, чтобы сын великого конунга ещё что-то ей объяснял?! А вякнет что-нибудь, так он ей…
Они с Искрой выбрались во двор, где по-прежнему властвовало яркое утреннее солнце, и мысли молодого датчанина вновь резко изменили свой бег. Всё верно, он сын великого конунга. И след ему не раздувать грудь в пустой похвальбе, кичась своим родом, а вести себя так, чтобы отец им гордился. И… он ведь в самом деле боялся Замятни. Ибо сознавал, что один на один нипочём не одолеет его…
Подумав так, Харальд снова обозлился на девку. Мало кого радуют мысли о собственном несовершенстве. И людей, вызвавших эти мысли, редко хочется благодарить.
– Даждьбог Сварожич привёл тебя в Новый Город, бабушка, – обратился Искра к старухе. – И как раз в тот дом, где нужна была твоя помощь. Ты только знай, другие люди у нас за добро добром платят, не так, как здесь получилось. Не суди всех по одному человеку, не покидай города. Зима нынче гнилая, болеют многие… Сделай милость, пожалуй во двор к батюшке моему, боярину Твердиславу Радонежичу…
Старуха милостивой княгиней обернулась к боярскому сыну, но сразу ответить не успела – отвлеклась. Замятня посунулся следом за выдворенными гостями, начал поправлять двери сеней. Старая лекарка встретилась с ним глазами, поймала и удержала его взгляд, по-звериному тёмный. Наставила палец и изрекла:
– Ни перед кем у тебя, добрый молодец, страха нету, а зря. В себя заглянул бы…
Замятня, толком не поправивший дверь, шарахнул ею так, что с крыши обвалился пласт снега, удержавшийся, покуда ломали. Захожие лекарки и два молодых воина остались одни во дворе. Тут-то хроменькая поглядела на Харальда и действительно фыркнула:
– А мне говорили, есть за морем светлые князья, есть у них хоробрые сыновья, мужи не только по имени…
Харальд озлился вконец и пошёл на неё, нехорошо сузив глаза:
– Хочешь, сделаю так, что у тебя ни в чём больше не будет сомнений?
Она подняла голову и впервые встретилась с ним глазами. Она была не то чтобы вовсе дурнушка, хотя далеко не красавица: смешно равнять даже с Крапивой. Но взгляд!.. Серые глаза смотрели юному датчанину в самое нутро. И отчётливо видели там всё, чего сам Харальд стыдливо старался не замечать. Длилось это мгновение, потом девка потупилась с притворным смирением.
– Воля твоя, добрый молодец, – сказала она. – Сироту изобидеть всяк норовит…
Нарочно или нет, но она опять ударила по больному, и тут уже Харальду не помогла даже мысль о достоинстве воина.
– Грязна больно!.. – прошипел он и, зная заранее, что будет горько об этом жалеть, с силой толкнул девку ладонью в грудь. Хромоножка была невелика росточком и телом легка – так и упорхнула прочь, неловко взмахнув руками, опрокинулась в сугроб под забором…
…И пронеслось перед глазами видение: ночной двор, свет случайного костерка… Два тела, сплетённых яростью и страданием… Только вместо Смаги в талом снегу задыхалась и корчилась хромоножка. А вместо Замятни над нею хрипел и рычал он, Харальд Рагнарссон…
Молодой викинг ушёл за калитку на прямых ногах и мало что видя перед собой. Искра за его спиной ещё говорил с лекарками; наверное, повторял своё приглашение, просил не побрезговать гостеприимством… Харальд, впрочем, того уже не слыхал.
– Видишь звезду? – спросил Искра. – Во-он там… А вот и вторая…
Он уверенно указывал пальцем чуть повыше неподвижных вершин двадцатисаженных елей. Небо было ясное; Харальд долго напрягал зрение, но так ничего не увидел. Стыд было в этом сознаться, но стыд ещё худший – врать, будто вправду что заприметил. Он даже поднялся и отошёл от костра, чтобы не мешали рыжие отсветы (Искре почему-то они ничуть не мешали, и это тоже было обидно), и снова всматривался в вечернюю синеву, пока лесные макушки не затанцевали перед глазами. Всё попусту!.. Харальд молча вернулся к костру, мрачно думая, что, верно, удался не в отца и не получится из него справного конунга, достойного песен и памяти. Добрый конунг должен быть первым во всём. Как Рагнар Лодброк в молодости. А он, сын его? Убоялся Замятни и сорвал зло на беззащитной увечной девчонке. Теперь вот выяснилось, что тихоня и неженка Искра видит, оказывается, вдвое лучше него. Хотя он привык знать себя вполне востроглазым. А завтра что? Погонят зверя, и тут-то откроется, что он на лыжах не так проворен, как молодые словене, отроки боярина Твердислава?.. Начнут потихоньку смеяться у него за спиной, и кому какое дело, что на Селунде страшно холодными считались зимы вроде нынешней, которую они здесь, в Гардарики, за зиму-то толком не считали… И есть ли хоть одно качество, которое люди будут вспоминать после его, Харальда, смерти? «…Но зато он был таким и ещё таким. Он был добрый правитель…»
– Мне бы твои глаза, боярич! – завистливо, но и с уважением проговорил один из отроков.
Его товарищ поднял над углями прутик с нанизанными кусочками мяса и отправил в рот полоску сочащейся медвежатины:
– Верно, за три версты красных девок высматривал бы…
Воины засмеялись.
Весёлый костёр горел в заметённом снегом лесу недалече от берега Мутной, примерно в трети пути из Нового Города в Ладогу. После праздника Корочуна прошёл месяц; солнце уверенно повернуло на лето, а зима, словно навёрстывая упущенное, – на мороз. По крепкому снегу Харальд собрался на охоту и пригласил Искру.
