Боярин вспомнил, как целую осень она старательно избегала его, а если не удавалось – здоровалась почтительно, блюдя надлежащее вежество, но без былого тепла, и глаза оставались чужими. Не забыла, как он её, проигравшую датскому княжичу дурацкое состязание, при всех оттолкнул, оплеухой приветил. «Бестолочь… – больным отзвуком пели в ушах собственные слова. – Получила по носу, да и поделом… Сама напросилась…» Ой, сама ли? Будто не он сколько лет на Твердяту злобу копил? И её, доченьку, той злобой питал?..
Хоть говорят люди – не дело отцу у чада рождённого прощения просить, знал Сувор Несмеяныч: вот вернётся домой – и, гордость отбросив, первым долгом Крапивушку к сердцу прижмёт. Все веснушки перецелует на милых щеках, уговорит не держать обиды на неразумного батьку…
Сюда уезжал – и проводить не пришла… Ещё и за это Твердяту бы удушить…
Волчок поднял голову с хозяйского сапога и негромко, но весьма внушительно заворчал.
– Будь судьёй в нашем споре, кунингас, – нарушил Суворовы раздумья голос корела. – Я ставлю вот этих соболей, а твой человек, склонный преувеличивать разум своей лошади, ставит охотничий нож и плащ, вытканный за морем. Он говорит, что ему свяжут руки, а никчёмное животное не только освободит его, но и не позволит ударить. Не откажи, почтенный кунингас, присмотреть за поставленным на кон, пока твой человек будет пытаться заставить глупую лошадь сделать то, на что она не способна!
Сувор мог бы посоветовать корелу либо отказаться от спора, либо сразу распроститься с прекрасными соболями. Но не посоветовал. Тот, если бы захотел, тоже мог сперва расспросить, что к чему, а об заклад биться уже после. Наверное, хитрец Лютомир приложил много усилий, чтобы сполна расшевелить у охотника присущее корелам упрямство…
– Никто не тронет поставленного на кон, доколе вы не разрешите свой спор! – пообещал воевода.
Смешливые кмети уже вязали Лютомиру за спиной руки. Когда он сел наземь, рассёдланная Игреня сразу подошла к нему, обнюхала.
– Стереги! – велел молодой варяг, уворачиваясь от длинного розового языка, ищущего лицо.
Корел между тем огляделся, поправил пояс и, памятуя об условиях спора, решительно подошёл… Игреня, только что казавшаяся смирной и добродушной, не дала ему даже занести для пинка ногу. Прижала уши, яростно завизжала – и охотник, не ожидавший такого отпора, еле успел увернуться от разинутой пасти, полной крепких зубов!.. Тем только и спасся, что опытен был на ловлях, привык дело иметь с опасным зверьём. Кто-то сунул корелу длинную жердь, чтобы попытался хоть ею достать Лютомира, но и жердью пришлось, защищаясь, отмахиваться от кобылицы… А уж та учёна была, как не получить дрыном по морде. Когда корел сдался и отбежал за спины кметей, отряхивая забрызганные снежной жижей штаны и ругаясь на своём языке, Игреня встала над хозяином и, охаживая себя длинным хвостом, принялась коситься вокруг: не идут ли ещё, не затевают обидеть?..
– Умница, Игренюшка, умница, девочка моя!.. – похвалил Лютомир. – А ну, развяжи-ка!
Лошадь тотчас нагнулась, отыскала носом его связанные руки, взяла зубами верёвку и живо растрепала узлы.
– Умница, Игренюшка, умница, маленькая… – снова похвалил Лютомир. Поднялся и стал щедро потчевать любимицу солёными сухариками из поясного кармашка.
Игреня, снова ставшая кроткой и ласковой, принимала любимое лакомство бережно, с неторопливым достоинством. Знала – дающая рука не обманет, не спрячет оставленного куска.
Сувор поглядывал со своего бревна на довольного Лютомира и красного, как мухомор, корела и не находил у молодого варяга никакого изъяна. Умница, собою хорош и воин отменный. Крапива водилась с Лютомиром ещё допрежь Суворовой поездки к датчанам, а уйдя из отцовского дома, вовсе стала с ним неразлучна… Славная мысль неожиданно посетила боярина.
– Поди сюда! – подозвал он надувшегося, разобиженного корела. – Ты проспорил, но я не хочу, чтобы ты вдругорядь объехал нас лесом. Поэтому за соболей я отдам тебе серебром. А ты, – повернулся к Лютомиру, – седлай свою разумницу, в Ладогу гонцом тебя отправляю. Князю скажешь, слы новогородские за волоком стоят, завтра перетаскивать будем!..
Лютомир обрадовался, бегом побежал собираться, и за ним, насторожив длинные уши, потрусила Игреня. Небось уже представлял парень, как единым духом долетит в стольную по знакомой дороге, и будет дорога ему коротка и легка, – всегда так, когда поспешаешь домой. Как выбежит навстречу Крапивушка, и вскинет руки на шею, и прильнёт устами к устам…
Ещё и за это Твердяту бы удушить…
Игреня ловила хозяина губами за рукав. Ей хотелось ещё кусочек сухарика.
Харальд сунул в костёр подсохший возле огня разломанный сук, и за весёлым треском пламени не слышно стало глухого рокота близких порогов. Путь, можно сказать, был завершён. Перед закатом они встретили воинов Сувора ярла, и те их проводили сюда, к удобной стоянке. В отблесках костров был виден корабль: он стоял до половины вытащенный на сушу, готовый к разгрузке и привычному путешествию на катках. Чёрный нос со снятым драконом влажно блестел, по гнутым бортовым доскам перекатывались рыжие блики. Харальд гордо вспомнил о том, как впервые сам поднимал над бортом белый мирный щит и чувствовал себя настоящим вождём. Потом всплыл в памяти день накануне отплытия, и как они с Эгилем окрашивали и метали руны, узнавая судьбу. Они ведали, конечно, что Вади конунг вопрошал своего Бога Грозы и все знамения пообещали посольству большую удачу. Однако мало ли о чём побеседовали меж собою чужой конунг и чужой Бог! Хочешь знать– вопрошай, как от века заведено вопрошать у тебя дома.
«Кажется мне, Норны спят! – сказал Харальд, когда они завершили гадание и силились сложить воедино значение рун. – А снится Им такое, что Они сами немало удивятся, когда продерут глаза!..»
«Норны не спят… – покачал седой головой Эгиль. – Норны не спят, и никогда не умолкает Источник…»
Руна «владение» приходила дважды, и получалось, что Харальд кое-что приобретёт, но многое потеряет. Он предположил было, что они захватят добычу и оплатят её, как водится, кровью, потом сам себя одёрнул: какая добыча, если с миром идут?.. Непонятно.
Руна «зубр» пояснила, одновременно запутав: что-то кончится в его жизни, что-то начнётся. Эгиль усмехнулся: «Ярл, кажется, говорил, что намерен сосватать сыну невесту? И ребята болтали о том, что ты мог бы его заменить?..»
Руна «турс» посоветовала хорошенько подумать, прежде чем шагать через порог. При этом не следовало делать ничего такого, к чему Харальда будут принуждать. Только смотреть правде в глаза и отличать кажущееся от истинного – не то не будет добра.
«Когда правда приятна, тебя редко предупреждают, чтобы не отворачивался», – сказал по этому поводу Эгиль…
Ещё получилось, что путешествие по реке вряд ли принесёт Харальду радость и славу, зато проверит, умеет ли он драться спиной к спине с незнакомцем. А впереди его совершенно точно ждал разлив тёмной воды, за которым, далеко-далеко, вроде бы маячил солнечный берег. Так что если Харальд сумеет вырасти и завершить долгий поиск, не утратив веры и мужества…
