Харальд оглянулся на заваленный мертвецами корабль, на трёх женщин, оставшихся у него под началом… И закусил губы до крови.
Один Болдырь ни с кем не спорил. Стоял на корме и целовал свою Милаву, целовал без конца, зная, что другого раза не будет.
– Лютомир ко мне… приходил… – поведал Сувор дочери. Он говорил медленно, делая промежутки между словами, чтобы перевести дух. – Сказывал… убили его… И Твердята приходил, боярин Пенёк… Был бы жив, сватов заслал бы ко мне…
Силы кончились, Сувор сказанного не довершил. Только улыбнулся.
Крапива поднялась с колен, протянула Искре кольчугу:
– Надень… Ну как убережёт тебя… суженый…
Страхиня молча спустился на плотик. Он на Кудельку не оглянулся. И ничего ей не сказал. Крапива посмотрела ему в спину и тут только подумала, что ведь варяг-то нашёл её батюшку, чего она так боялась. Нашёл. Но не стал спрашивать, сколько на небе звёзд…
Разбойники готовили свои плоты основательно: собрали плавучий лес со всего берега и часть связали, скрепили, часть не успели. Труды их не пропали впустую. Пятерым защитникам гривы как раз хватило и времени, и плавника, чтобы устроить завал. Замятничи к нему подошли с немалой опаской, и было чего опасаться. Из-за поднятых на дыбы плотов их приветили стрелами.
Луки были у всех, стрелы с корабля позаимствовали тоже в достатке, целыми тулами, сколько возмогли унести. Одна беда, уязвить матёрого гридня, вздевшего броню и шлем и поднявшего на руку щит, не так-то легко. Воин не боится посвиста стрел, он умеет подставить им щит, да притом повернуть его так, чтобы наконечник более скользил, чем порол. Только одного Замятнича, споткнувшегося на тропе и при этом раскрывшегося, сбил меткий ижор. А вот четверым разбойникам, что надумали переметнуться к блудному боярину, повезло меньше. Им тоже некуда было деться с узкой тропы, и двое, не успевшие спрятаться за чужими щитами, погибли самыми первыми, дёргаясь и жутко крича под ударами стрел. Гридни через них переступили и понемногу двинулись дальше. Перебежчиков было не жалко. Они своё дело сделали – провели через болото. А в предстоявшей рукопашной от них всяко толку было бы немного…
Харальд и Крапива остервенело мозжили топорами тугие свилеватые корни, все как один зло закрученные противосолонь, и по очереди ныряли под дно корабля, что-то там делали. Тяжёлая лодья уже колебалась в воде, но высвободить её не удавалось. Нырнув очередной раз, Крапива даже чуть раздвинула багром сцепленные стволы, однако багор соскользнул, и топляки вновь сомкнулись, защемили вплывшую между ними Крапивину рубаху. Нож остался в ножнах на палубе; девушка рванула толстую неподдающуюся вотолину и поняла – настал ей конец. Харальд почуял неладное, нырнул следом, нашарил в сплошной торфяной мути, откроил защемлённый клок острым лезвием топора. Крапива всплыла, заливаясь хлынувшими помимо воли слезами. Отдышалась, нырнула опять…
Куделька всё закрывала глаза, пыталась сосредоточиться. Ничего не получалось. Мешала лютая боль, со вчерашнего вечера не покидавшая висков. Наставница когда-то ей объясняла, за что насылается подобная мука. За насилие над волей другого; даже за то, что лечила кого-то, доброго согласия не испросив. А уж за то, что попортила остервеневших Замятничей, чего похуже можно было дождаться. Спасла вот Милаву, теперь приходилось платить: не могла помочь ни Сувору еле живому, ни пятерым мужчинам на каменной гриве. И было это бессилие ещё во сто крат хуже боли, ломавшей виски.
Стрел у защитников берега было много, но они когда-нибудь кончатся, а стена щитов, выстроенная опытным Замятней, приближалась. И полезут в рукопашную боярские гридни, может, пораненные, но от этого ещё более злые. Впятером их удержать?.. Притом что из пятерых настоящим бесскверным воином был только варяг. Искра тоже кое-что мог, но его любой из боярских людей шутя сдунет с дороги. Ижор и двое разбойников, слов нет, ловки и крепки… Ну да видели мы, чего такие ловкие и крепкие стоят против дружинных…
– Эй, боярин!.. – заорал вдруг Страхиня. – Без выкупа не пропустим!..
Его услышали сквозь ругань и гудение тетив. Искра со своими от изумления опустили луки, а Замятня ответил из-за щита:
– Поздно ты, одноглазый, о выкупе заговорил.
– Прямо так уж и поздно? – весело ответил Страхиня. И бесстрашно вылез на опрокинутый плот. С той стороны в него тотчас пустили стрелу. Варяг отмахнулся не глядя, как от надоедливой мухи, и стрела улетела в болото. Он повторил: – Прямо так уж и поздно?..
Замятня тоже распрямил спину, выглянул из-за щита. Болдырь, чернея от ненависти, кинул было к жилке стрелу, но Искра схватил его за руку.
– А что мне с тобой договариваться? – спросил новогородский боярин. – Я тебя и всех вас, сколь там есть, ракам скоро отдам!
– Так ведь я не много прошу, – пожал плечами Страхиня. – Всего-то твой меч мне и приглянулся. Отдай – пропущу, куда пожелаешь.
Не друг я вам и не враг … невольно вспомнилось Искре. А меч-то в руке у Замятни был вправду пригожий. И цвёл в золоте рукояти, лучился на утреннем солнышке большой гранёный сапфир… Что там на уме у варяга? Неужто предательство?.. Холодно отчего-то стало в груди. Не друг я вам и не враг …
Замятня Тужирич тем временем смотрел на Страхиню оценивающе. Потом медленно произнёс:
– Этот меч я не под лавкой нашёл. Он в бою мне достался. Не убоишься взять его у меня, как я сам взял, – иди сюда и бери.
Опытен был Замятня и чуял нутром, что одноглазый варяг стоил прочих, укрывшихся за завалом, всех вместе. Сколько гридней положит, прежде чем сам упадёт? А ведь истребить его, пожалуй, только ему, Замятне Тужиричу, одному и под силу. Грешно отказываться, коли сам предлагает. Зато остальных потом – как блох. Одним шлепком всех четверых…
То, что корабль наконец высвободился, Харальд почувствовал совсем неожиданно. Он как раз стоял на палубе, Милава с Куделькой в четыре руки тёрли его куском сукна, отогревая после очередного погружения в холодную воду. Вот тут-то и переменился неуловимым образом трепет корабля у него под ногами. Деревянные тиски разошлись, может быть, всего на вершок, но тем не менее – разошлись. Харальд оттолкнул женщин и понял: побратимы на берегу не зря готовились принести себя в жертву. Всё же и они с Крапивой совершили то, что должны были совершить.
Ощущение удачи, явившейся, когда уже иссякали силы и труд выглядел тщетным, вырастило у Харальда за спиной крылья. Он перегнулся через борт и вытащил полузамёрзшую, хватающую ртом воздух Крапиву. Пальцы у девушки уже не слушались: сведённые судорогой, начали прирастать к топорищу. Крапива сглатывала злые слёзы отчаяния. Она ходила на боевых кораблях, но не выросла, как Харальд, на палубе и не разумела того, что было внятно ему.
У неё лязгали зубы, и Харальд сказал ей:
– Сейчас грести будешь, согреешься.
До неё не сразу дошёл смысл его слов.
Несколько вёсел уже лежало в гребных люках.
Они ведь пытались сдвинуть корабль их дружным усилием, но до сих пор безо всякого толку. Поэтому Замятничи не всполошились, когда Харальд снова встал у правила и одна пара кормовых вёсел осторожно приподнялась над водой.
