Они умчались.
* * *
Разведочный модуль. Значит, на орбите висит корабль. Значит, они все-таки собрали вторую экспедицию.
Двое в легких биологических скафандрах обернулись в ответ на его крик. Он бежал им навстречу, раскинув руки, будто желая обнять. Глаза слезились.
– Человек? Здесь?!
– Погодите, это из первой экспедиции…
– Я единственный, кто выжил! – Он остановился в нескольких шагах, не решаясь сразу подойти ближе. – Я Геннадий Ковтун, вы должны помнить списки…
– Боже мой! Вы остались без связи?
– Без связи, столько лет! – Слезы текли по его щекам и застревали в усах. – Я не думал, не мог надеяться, что пришлют еще корабль…
– Что случилось с вами? – жадно спросил человек с нашивкой на рукаве, видимо, командир модуля. – Что стало с первой экспедицией, почему оборвалась связь, почему никто не вернулся?
– Это все система, – сказал он с тоской.
– Система? – они переглянулись, решив, видимо, что во время робинзонады он повредился рассудком. – Что с ними случилось, с двумя десятками человек?!
– Вот что, – сказал он и вытащил пушку.
* * *
Горбун Дима опять прокрался следом. Проклятый дурачок. Что теперь с ним делать?
– Не убивайте меня, – Дима смотрел снизу вверх голубыми мутноватыми глазами, полными ужаса, и даже не пытался убежать. – Пожалуйста.
– Зачем ты пошел за мной?
– Я испугался…
– Дурачина, если ты боишься, надо сидеть в школе! Зачем ты пошел за мной?
– Пожалуйста, не убивайте меня!
– Да кто собирается тебя убивать. – Он сел и обнял парня за плечи. – Просто не говори никому. Они испугаются и огорчатся. Не скажешь?
Дима
В тот вечер мы опять сидели у костра. Я спросил: те, которых он убил сегодня, они были плохие?
Он сказал: нет. Они были хорошие. Каждый, сам по себе, был очень хороший, добрый и смелый человек.
Тогда почему ты их убил? – спросил я.
Он ответил: потому что они часть чужой системы, чужого устройства. Огромной чужой машины, которая сделана совсем по-другому. Если они узнают про нашу школу, сказал он, они присвоят ее и впустят в свой мир. Их мир растворит наш, как кислота растворяет яичную скорлупку. Тогда наша школа умрет, и не будет ни детей, ни звонка, ни бабочек.
Я признался, что ничего не понимаю. Я сказал, что он сам с виду такой же, как они; когда он рисовал для детей плакат – для Главного Правила, – он нарисовал на нем ГЕК, себя.
Он сказал, что я дурачок и не мне судить о сложных вещах.
Я спросил: почему тех, первых, он сам похоронил за лесом и иногда ходит на их могилы? Почему этих он положил обратно в их маленький корабль, и еще что-то положил, и корабль сам взлетел?
Он сказал, что не хотел оставлять их тела здесь, в лесу.
Тогда я сказал, что другие, наверное, прилетят с орбиты, когда увидят в корабле мертвые тела. Они захотят узнать, кто их убил, и поймать его.
Он очень грустно на меня посмотрел и сказал: нет, они не прилетят.
И посмотрел на небо. И на небе вдруг случилось очень красивое зрелище: как будто огненный фонтан. Как будто лопнула звезда и полетели к нам метеориты, ночной дождь из света, из таких горящих ниточек.
Он повторил: они не прилетят. И добавил: две экспедиции не вернулись, неужели они пошлют третью? Неужели им не жаль губить людей?
Он
В костре переливались угли. Странно, но их мерцание не могло теперь заглушить тревогу. Все, что случилось, вывело его из равновесия, в контурах усиливались колебания. Это был нехороший, очень плохой симптом.
– Две экспедиции не вернулись, – сказал он с досадой. – Не надо бы им посылать третью. Не жалко ресурсов – пожалели хотя бы людей.
Мальчишка Дима сидел перед ним, почти невидимый в красноватом полумраке.
– Ты храбрый, – сказал он горбуну.
Дима помотал головой:
– Я трусливый. Я очень тебя боюсь. Кто ты?
– Я не уверен, что ты поймешь, – сказал он. – Я в самом деле ГЕК, гносеологически-энергетический комплекс, исследовательская машина. На чужих планетах я иду впереди, осмысливаю то, что вижу, и адаптирую для слабых человеческих мозгов. Когда я увидел вашу школу, я сразу все понял про нее. Тогда я в первый раз сошел с ума: отказался от своего предназначения и убил двадцать шесть человек, чтобы этот мир остался прежним.
Дима смотрел как огорченная маленькая сова и казался таким смешным, что он не удержался и улыбнулся.
– У меня нет бессмертной души и нет совести, но теперь я чувствую, что снова схожу с ума, Дима. Так электрон слетает с орбиты: то, что случилось один раз, может повториться. Это опасно для школы.
– Я не понимаю, Геннадий Евгеньевич, – сказал он очень жалобно.
– А тебе не надо ничего понимать. Просто слушай и запоминай.
Дима
Он дал мне иголку в прозрачном пакете и сказал: если ты увидишь, что я веду себя странно, что я делаю что-то не так, сломай ее, не вынимая из пакета. Носи всегда при себе.
Я сказал: а как я пойму, что вы ведете себя странно?
Он сказал: догадаешься. Только не зевай.
Я не понял, что он имеет в виду, а иголку положил в нагрудный карман тенниски и всегда носил с собой: и в лес, и на речку, и в школе, конечно, она была со мной. И это оказалось очень правильно.
Потому что когда через несколько недель он собрал всех детей в классе, положил перед собой на учительский стол свое страшное оружие и начал им втолковывать, что на самом деле они – фантомы, порождение информационной флюктуации, не живые дети, а призраки…
Тогда я сломал иголку, хоть руки у меня вспотели и тряслись.
Он сразу же осел. Но нашел еще в себе силы встать, улыбнуться, сказать, что урок окончен; он нашел в себе силы выйти в сторожку, чтобы дети его не видели, и только тогда упал.
Глаза у него сделались совсем белые. Он закрыл их, чтобы я не пугался, и сказал: ты успел, спасибо.
Скафандры
На одной планете люди ходили в синих и красных скафандрах. Те, кто ходил в синих, ненавидели тех, кто носил красные, и наоборот. Они сражались друг с другом долгие годы не на жизнь, а на смерть. Хотя никакой разницы, кроме цвета скафандра, между ними не было.
А один человек решил отказаться от скафандра, чтобы не ввязываться в бессмысленную войну. Он вышел на улицу как был – в костюме.
И задохнулся, потому что на этой планете не было атмосферы.
