Сержант, старший группы, махнул рукой:
— Все пойдем, товарищ лейтенант госбезопасности. Что мы скажем командованию, если без вас, живые и здоровые, появимся? Тут уж такое дело — или все вернемся, или погибнем!
А потом был ночной бой. Мы неслись вперед по заснеженному льду, рядом разрывались снаряды. Я лупил куда-то во тьму из автомата. Выбросил диск, присоединил новый. И бежал, выкрикивал команды! И снова стрелял. Больше шума, больше! Нужно отвлечь внимание немцев. Мы уже умерли, так пускай живут те, кто идут там, на левом фланге.
Нам удалось неожиданно близко подобраться к огневым точкам немцев. Вот мы уже на расстоянии броска гранаты.
Рядом со мной шарахнул взрыв. Лед проломился, и меня захлестнуло холодной водой.
Я попытался трепыхнуться, но руки свело от дикого холода, пронизавшего насквозь и выморозившего во мне кровь. Меня тянуло вниз — в пучину, во тьму. Не осколок и пуля, а вода меня прикончит! Мне почему-то это показалось обидным.
Я попытался рвануться вверх из последних сил. Пусть к грохоту и пулям, но к какой-никакой — жизни. Вынырнул. Хватанул ртом воздух. Попытался уцепиться онемевшими пальцами за лед, но он обломился. И я опять устремился вниз. Сознание померкло…
Глава 14
Звено фронтовых истребителей «Як-1» двести сорокового истребительно-авиационного полка получило боевое задание: сопроводить группу бомбардировщиков для отработки важного железнодорожного узла противника, где наблюдалось скопление воинских эшелонов.
Во время выполнения боевого задания от зенитного огня был потерян бомбардировщик СБ-2. В целом бомбежку можно было считать удачной — причинен значительный ущерб станционной инфраструктуре, сгорели два эшелона с бронетехникой.
На обратном пути наши самолеты были атакованы «Мессершмиттами». Но советские истребители удачно отогнали немецких «стервятников».
Неожиданно отказал двигатель у ведущего пары «Як-1». Вообще, история не такая редкая. Гнали на заводах авиатехнику неустанно — сейчас количество решало все. И нередки были дефекты в двигательных установках.
Самолет начал терять высоту. До линии фронта было далеко. Понятно, что машина с неработающим двигателем до своих не дотянет.
Когда высота стала критической, летчик был вынужден покинуть машину. Раскрылся купол. Высота была небольшая, и земля больно ударила по подошвам.
Его ведомый прошелся над полем, куда приземлился парашютист. Бывали случаи — летчики садились и подбирали своих сбитых товарищей на вражеской территории — было в истребителе место для нежданного пассажира. Но здесь не приземлишься. По полю шли деревья, кустарник. А свободные места изрыты траншеями.
Помочь ничем было невозможно, и советские крылатые машины ушли к себе на аэродром. Две боевые потери за вылет. Бывало и больше, но от этого не легче.
Приземлившийся летчик аккуратно свернул парашют, присел на корточки и стал ждать.
Через десять минут подъехала группа немецких солдат.
Летчик встал, отряхнулся. Поднял руки. И на исковерканном диким произношением немецком прокричал:
— Не стрелять! Я сдаюсь!
Вскоре он сидел в натопленной избе, принадлежавшей раньше сельсовету. Его допрашивал при помощи переводчика сотрудник тайной военной полиции. При этом беседу вел крайне вежливо, даже угостил пленного сигаретой.
— Прошу отметить, что я сознательно перехожу на вашу сторону, — сказал летчик.
— Почему вы идете на такой шаг? — спросил гестаповец.
— Бесперспективное сопротивление. В воздухе господствует немецкая авиация. Уровень ваших пилотов и техники гораздо выше нашего. Нас гонят на убой, да еще под сладкие песни безмозглых агитаторов. Мне надоело быть бессловесным дураком, готовым сложить голову в никому уже не нужной борьбе.
— Карашо, — коверкая слова, прокаркал по-русски, расплываясь в улыбке, гестаповец.
И продолжил допрос. Приподнял бровь, когда услышал на вопрос о родственниках в номенклатуре:
— Я, Забродин Николай Антонович, являюсь племянником заместителя наркома путей сообщения Сергея Забродина.
— Это что же, в распоряжении вашего родственника все железные дороги СССР? — жадно заинтересовался немец.
— Фактически да.
Улыбка немца стала еще шире…
Часть третья. За линией фронта
Глава 1
Алевтина коснулась моей забинтованной головы и заплакала.
Мы стояли в тесной ординаторской московского эвакогоспиталя. И она не могла насмотреться на меня.
— Я ведь думала, что все! Три дня назад ночью проснулась, сердце заходится! И ты перед глазами!
— Три дня, — усмехнулся я, внутренне удивившись ее иррациональному чутью — именно в это время я погибал в ледяной воде. — Не скрою, были тогда некоторые трудности. Но не слишком серьезными оказались. Мы их преодолели.
Мы преодолели… Точнее — за меня. Сам я достаточно успешно шел ко дну, когда мой сержант ухватил меня за шкирку, а потом волоком тащил по льду.
Немного оказалось нас, выживших. Большинство отвлекающего отряда полегло. Некоторые бойцы потеряли голову и легли под немецкими пулеметами не за понюшку табаку. Другие дрались отчаянно и продали свою жизнь дорого. Но главное мы сделали — отвлекли силы немцев и дали уйти, пусть и с потерями, остаткам полка.
В один прекрасный миг наш бой превратился в бойню. Никакого управления. Никаких приказов. Каждый за себя.
И мы вышли. Я и четверо бойцов спецбатальона. Израненные, еле волочащие ноги, но живые, доползли до своих.
Чудом я не схватил воспаление легких, пули обошли меня стороной. Шкура не повреждена, если не считать легкой царапины на голове — зацепило даже не осколком снаряда, а щепкой от дерева. Медики пытались взять меня в оборот, но я плюнул и уехал в свой отдел с докладом о том, что подозрения в отношении начштаба Долина подтвердились. Он, воспользовавшись малодушием, склонил к переходу на сторону врага заносчивого и самолюбивого командира полка. Упомянул я и о героической роли полкового комиссара, который уничтожил измену, действуя смело и в рамках полномочий.
Едва управился с докладом, как заместитель начальника Особого отдела фронта порадовал меня:
— Собирайся. В Москву поедешь. Тебя Управление особых отделов вызывает.
— Зачем?
— Они, знаешь ли, мне не докладывают. Езжай, Сергей Павлович. Как раз колонна идет в сторону Москвы.
Приехал я в свою пустующую квартиру — видно, что мои женщины бывают тут нечасто. Но жилье никто не захватил, как некоторые другие квартиры, чьи хозяева съехали в эвакуацию. Потом я помчался в госпиталь.
После осады в Москву постепенно возвращалась относительно нормальная жизнь. Над столицей еще висели аэростаты. Но по улицам, освобожденным от укреплений и противотанковых ежей, уже двигались троллейбусы и трамваи. Без перебоев работало московское метро. Торговали газетами в киосках «Союзпечати», на стендах выставлялись «Окна ТАСС». На тумбе красовались афиши: «В гостинице «Метрополь» открылся «Дансинг-холл». Танцуют под джаз с 6 до 10 вечера». Открылись рестораны и кафе, где кормили дорого, но без карточек. Военных на улицах меньше не стало. Но в город начали возвращаться жители. И заработали вузы и школы.
