Он внимательно присматривался к своему окружению, ведя беседы на общие темы, осторожно прощупывая людей. У него с детства была такая черта, как проницательность. Он чувствовал состояние человека, неискренность и вранье. И нутром чуял провокаторов. А их тут было полным-полно. И его окучивали особенно сильно. Племянник заместителя руководителя Наркомпути был на особом счету. На него у немцев были большие планы.
Еще перед заброской к немцам Забродина инструктировали особисты: «Тебя будут проверять постоянно. И достаточно один раз оступиться, чтобы потерять все. Немцы не дураки. Они мастера этих игр. И тебя спасут только выдержка и находчивость».
Одного провокатора он вычислил сразу. Тот работал грубо и после третьей совместной самокрутки предложил перебежать к партизанам. Забродин с легкостью душевной сдал его курирующему их преподавателю специальных дисциплин и удосужился похвалы. После этого он провокатора не видел — наверное, того перевели в другую школу, поскольку здесь он был засвечен.
Отметил Забродин еще пару таких же заходов — уже более умных и расчетливых. Такое аккуратное прощупывание его отношения к немцам, к войне и насчет дальнейших планов.
Потом к нему подвели девушку из женской учебной группы. У немцев были свои хитрые соображения по использованию этих дам. Они знали, что туда, куда не проникнет ни один агент-мужчина, с легкостью просочится женщина с использованием особых дамских методов и чар. Девчонки там подобрались на вид очень даже ничего. Вот одна и начала откровенно охмурять его. Он был далек от мысли, что виной тому исключительно его мужское обаяние. Она на задании. И это даже веселило.
Куда менее веселыми были мысли о необходимости подтянуть к сотрудничеству кого-то из новых боевых «товарищей». Необходимо сообщить своим, что он жив-здоров, сбросить добытую информацию. Как? Только через тех, кто уйдет на заброску.
Он заработал доверие у начальства, сдав провокатора. Но будут новые провокаторы. А ему как воздух нужна связь с Центром и, значит, нужна вербовка. И тут один неверный шаг, неверно понятый человек — и все.
Большинство слушателей он отмел сразу. Сдадут тут же — и не из любви к немцам, а из обычного страха. Но на кого сделать ставку? На кого?!
В его учебной группе был слушатель по кличке Риман. Забродин пару раз предлагал ему табачку, но тот резко отказывался:
— Свой есть! Чужого не надо.
Риман демонстрировал тем самым, что никому не хочет быть обязанным. Вообще, на контакт ни с кем не шел. Человек-загадка.
В тот день шли занятия по истории России и масонства. Вел их гражданский, по возрасту и интонациям — типичный университетский преподаватель. Он в красках и эмоциях расписывал сатанинскую суть большевиков, погубивших Российскую империю и кинувших русский народ в бездну рабства, владычества иноверцев и иноплеменников. Ленин, Сталин — кровавые палачи. Народ подавлен террором. Гитлер — освободитель. И все в том же духе.
Неожиданно Забродин уловил резкий, полный ненависти взгляд, который Риман бросил на преподавателя. Так не сыграешь.
Еще был один момент. Вопросы о прошлом в школе не приветствовались. Слушателям запрещалось называть друг друга реальными именами — только оперативный псевдоним. Это как в древних религиозных орденах — проходишь инициацию, рвешь с прошлым и получаешь новое имя. Но здесь все же не секта, а слушатели — не монахи. Трудно иногда удержаться и не выдать что-то о себе, когда общаешься с людьми изо дня в день.
Риман обозначал себя сержантом-танкистом, который попал в плен в кровавой мясорубке подо Ржевом. Вот только что-то не состыковывалось. Проскальзывали у него нотки, свойственные выпускникам военных училищ, а не сержантам. Да и было у Забродина четкое ощущение — они где-то раньше встречались. Мимоходом — иначе летчик с его хорошей памятью запомнил бы. И не на фронте — это точно. Но где?
Не раз он ломал голову, но так ни к чему не приходил. Риман оставался для него непонятной величиной. Вполне возможно, он — провокатор, только действующий очень изощренно.
Сидя в классе и делая вид, что просматривает свои записи в тетрадях, Забродин думал об этом человеке.
Вошел слушатель-новобранец.
— Слушатель Лунь, вас вызывает лейтенант Браун.
Глава 12
Немцы умело оцепили дом. Мы могли еще попытаться уйти. Но оружия у нас не было — мы же мирные жители! Кроме того, от немецкого отделения полевой жандармерии и нескольких полицаев из пистолета не отобьешься.
— Леон Шинкевич, — сказала Марфа, поглядев в окно. — Полицай. Ко мне все подбивается, но Казимир отваживает.
— Может, он тебя и вложил? — спросил Степан.
— Не знаю я ничего!
Между тем немцы проследовали во двор — вроде бы так степенно и расслабленно, но работали справно, прикрывали друг друга, держали под контролем окна, откуда могут ударить очередью или бросить гранату.
От греха подальше я отошел от окна.
Степан полез в мешок и извлек оттуда «лимонку».
— Вот черт ты такой. Сказали же не брать ничего! — произнес я со злостью.
— Зато теперь пригодится. Взорвемся — так вместе.
Я только кивнул. Живым сдаваться фашистам в мои планы не входило.
Затрещала от удара сапогом входная дверь на первом этаже. Послышались женский крик и отрывистая немецкая речь.
Наверх пока никто не поднимался.
— Может, не к нам, — прошептал я с надеждой.
— Может быть, — кивнула Марфа.
Внизу еще что-то орали, когда в нашу дверь заколотили:
— Открывай, Марфа. Это Леон!
— Чего надо?
— Проведать тебя пришел. Пустишь? Или с немцами заходить?
Мы расселись за круглым столом. Марфа открыла дверь квартиры.
В прихожую зашел расхлябанный полицай лет тридцати, с наглой ухмылкой на круглой морде. Потянулся обнять Марфу, но она его гневно оттолкнула:
— Чего приперлись?
— Да сосед у тебя саботажник. На грузовике двигатель запорол. И сбежал. Немцы хотят его спросить — сам он это придумал или партизаны подговорили.
— Какие партизаны? Вы бы лучше смотрели, кого к технике подпускать. У Васьки руки из одного места растут!
— Но у меня-то все растет откуда надо.
— Да убери ты грабли!
— Ох, Марфуша, счастья своего не видишь.
Неожиданно полицай напрягся и шагнул в комнату. А там мы — за накрытым столом.
— Оп-па! — всплеснул руками Леон. — И кто же вы такие будете? Эх ты, баба окаянная. Тебе меня одного мало — сразу двоих подавай! — Он скабрезно хмыкнул, а глаза — злющие, буравят нас.
— Язык твой охальный оторвать бы! Это Степан, сродственник мой! А это начальник его будущий Николай. С немецких сельскохозяйственных заготовок. В Минск едет, в управу свою. У меня, пока суть да дело, пару дней переночуют.
