— Что с ним произошло? — набравшись смелости, спросила я, поймав взгляд сыщика.
Мне становилось дурно от запахов, витающих в воздухе. Помещение давно нуждалось в хорошем проветривании. Помимо подгнивших продуктов, мусора и грязной плиты ощущалась весьма своеобразная смесь запахов: чего-то сладкого, но при этом вызывающего позывы к рвоте. Вполне возможно, это был аромат, издаваемый самим Пилькевичем. Раньше мне не доводилось так близко видеть мертвых людей, вдыхать их тлетворные миазмы, чтобы знать это наверняка.
— Я не вижу каких-либо ранений, — наклонив голову, констатировал Алексей, осторожно прикасаясь к руке трупа тыльной стороной ладони. Напряженно вглядываясь в полутьме в распластанный на полу труп с разных ракурсов, с величайшей предосторожностью он кружил возле него на полусогнутых ногах, делая одному ему ведомые умозаключения. Наконец он повернулся ко мне. — Мышцы стали достаточно плотными, чтобы можно было сказать, что процесс окоченения в самом разгаре. К тому же запах. Легкий, только зарождающийся трупный запах. Он лежит здесь, как минимум, со вчерашнего вечера.
Мое сердце бешено заколотилось.
Еще днем я видела Арама Пилькевича живым и невредимым с пивным брюхом наперевес. Мы разговаривали, он собирался поить меня кофе. Кофе!
Быстрым движением я повернулась к столу. На нем не было ни единой крошечки. На засаленной клеенке одиноко стояла открытая сахарница. Крышечка от нее располагалась рядом.
— Нужно вызывать полицию, — констатировал Тимофеев, подходя к окну и пожимая плечами.
Я вскочила и, на цыпочках обойдя тело, приблизилась к плите. К ней не прикасались чистящие средства не меньше года: слои жира и пригоревшей пищи на ней чередовались, врастая друг в друга и переплетаясь. Кастрюли были закрыты крышками. В турке, на самом дне, застыли остатки вязкой кофейной гущи.
Осмотрев раковину, в которой покоилась груда грязных тарелок, я не обнаружила кофейных чашек. Мне показалось это крайне странным.
Подцепив с рабочей поверхности гарнитура грязную тряпку, вероятно служившую хозяину полотенцем, я приоткрыла створки шкафа над раковиной. Из имевшейся чистой посуды там стояли три тарелки, алюминиевая крышка, два блюдца и две белые чашки. Прикрыв створки, я присела и осторожно потянула на себя дверцы шкафа, располагавшегося под раковиной.
Моему взору предстало переполненное ведро с мусором, окруженное батареей из пустых пивных бутылок. Их было не меньше двадцати штук, отчего дверцы закрывались не плотно.
— Что ты делаешь? — рявкнул Тимофеев, хватая меня за руку. — Нельзя ни к чему здесь прикасаться.
— Я знаю! — прошипела я, отдергивая руку.
— Нужно скорее валить отсюда, пока ты нигде не наследила.
— Он, — я кивнула в сторону тела на полу, — умер, потому что знал кое-что. И я хочу знать, что именно.
— Мы этого не знаем, — спокойным тоном ответил Тимофеев, разжал мои пальцы, забрал полотенце и положил на место. — Пошли отсюда.
— Не сейчас, погоди.
— В кого ты такая неугомонная?!
— Ты не понимаешь! — прошептала я, хватая его за руку.
— Пошли скорее отсюда, — он потянул меня к выходу.
Я остановила его и повернула к себе, чтобы он мог прочитать по губам:
— Его убили, я это точно знаю!
— А если нет?
— С чего бы этой пивной бочке, у которой полный шкаф пустой пивной тары, мыть за собой чашку от кофе? Он бы просто ее бросил в раковину. Только если кофе не был отравлен кем-то, кто приходил сюда! Убийца отравил его, вымыл чашку и убрал ее в шкаф. Чтобы всё это выглядело, как сердечный приступ или передозировка лекарствами. Вот увидишь, на этой чашке не найдут не единого отпечатка!
— Следствие разберется, — твердо ответил Тимофеев, сжав мою ладонь в своей. — Нам здесь быть не нужно. Это ты понимаешь? Если нас здесь застукают, это только всё усложнит.
— Но он лежит в той же рубашке, что и был вчера! Это значит…
— Что?! — гневно выпучил на меня глаза Тимофеев.
— Прости, — спохватилась я.
— Когда ты собиралась мне об этом рассказать?! И что еще ты от меня скрыла?!
— Да, я была здесь вчера. Задавала кое-какие вопросы, представившись журналисткой. Понимаю, что была не осторожна. Это очень глупо. Но… Прости, я должна была сказать тебе.
— Да уж, должна была, — бросил он, направляясь к двери.
Закрыв дверь локтем до щелчка, он раздосадованно потрепал себя по волосам и повернулся.
Во рту у меня пересохло.
— Давай всё расскажем полиции, — тихо предложила я, — нам обязательно поверят.
— Как ты собралась им объяснить своё присутствие в этой квартире вчера? И моё сегодня? Ведь ты — заинтересованное лицо! Что бы ты им ни сказала, они сведут всё к тому, что это ты его пришила, заметая следы.
— Черт! — эти слова привели меня в ужас.
— Сутки не прошли, как я с тобой связался, и уже влип по самые уши! Ты должна была мне всё это рассказать вчера, Саша!
Первый раз он назвал меня по имени. Это звучало чрезвычайно приятно даже в такой ситуации. Тимофеев направился к окну гостиной и осторожно, стараясь не показываться, осмотрел улицу. Рамы на окнах были деревянными, не так давно тщательно выкрашенными в белый цвет. Форточка приоткрыта на пару сантиметров. Аккуратно выглядывая из-за выцветших штор, висевших по бокам, он фиксировал каждое движение возле подъезда.
Я осталась стоять в коридоре.
— Пока никого. Мы должны немедленно уходить отсюда, — сказал он, отступая от окна. — К чему ты прикасалась вчера? Вспоминай каждую мелочь.
Я стала лихорадочно соображать, обводя комнату взглядом. Картины в желтых рамах все так же висели на местах, кресло, на котором я сидела вчера, было отодвинуто к стене. К дивану я, кажется, вчера не прикасалась. Столик не трогала.
Сделав шаг вперед, мне пришлось остановиться. Не стоит мелькать возле окна. Тимофеев молча наблюдал за моими терзаниями. Встав в проходе, он склонил голову и разглядывал то меня, то пыль на полу. Я была уверена, что в этой комнате я больше ни до чего не дотрагивалась, и направилась на кухню.
Если Пилькевич добровольно впустил убийцу, значит, доверял ему. Или не видел угрозы. Возможно, задернутые шторы на кухне говорили о том, что их встреча произошла вечером. Моё сердце вновь подскочило при взгляде на раззявленный рот покойного.
— Есть вероятность, что это была женщина, — произнесла я, повернувшись к Тимофееву. Меня вновь затошнило от сладковатого запаха, стоявшего в помещении.
— Почему ты так считаешь? — Алексей не знал, что от меня еще ожидать, и, казалось, боялся каждого следующего моего слова.
— Пилькевич собирался вчера напоить меня кофе, перед тем как я удрала.
