Ольга закрыла глаза и выпустила длинную струю дыма через ноздри. Раньше она не делала этого на людях. Носок её лакированной туфельки отбивал беспокойный ритм о ножку стола.
— Когда узнала, что она забрала моего мужика, забрала всё, ради чего мне приходилось унижаться несколько лет, я позвонила Усику и потребовала, чтобы он избавился от этой шалавы. Пригрозила, что поделюсь с полицией документами по всем их махинациям… Хотя что им до полиции. Я сама теперь каждый день боюсь, что они меня убьют.
— А Усик? — прохрипела я, погружаясь в дым.
Ольга наклонила голову и пристально уставилась на красный огонек на кончике сигареты.
— Он тут же сообщил по телефону этой стерве про документы. И та, решив, что они у Сени, захотела найти их и таким образом устранить единственное препятствие на пути к большим бабкам. Помнила, гадина, про мой тайник! Нашла Сеню, и тот приперся к ней в самый неподходящий момент. Как всегда…
— Зачем же было… — я почувствовала, как проваливаюсь в сон.
— Убивать? — Я слышала, как Ольга встала. — Она говорила ужасные вещи. Ты, как женщина, должна меня понять.
Возле уха раздался холодный звон цепи.
— Мне просто хотелось, чтобы она замолкла… К тому же никто не смеет безнаказанно брать то, что принадлежит мне. В этом городе скоро всё будет моим. Андрей знает, что у меня есть козыри против них, так что будет терпеть. А твой брат… Это был порыв души. Увидела, как он распластался, лежит, весь в кровище, жалкий… И решила подкинуть его права на тумбочку. Зря, конечно, но тогда я, пожалуй, была не в себе.
Резкий и почти приторный аромат Ольгиных духов ударил мне в нос. Шеи вдруг коснулось что-то ледяное. Оно сжало горло безжалостным стальным хомутом. Сил сопротивляться не было.
Я молча приняла свою судьбу. Безропотно и покорно.
Я увидела Тимофеева. Мы сидели в «Старой пристани», под одним вязаным пледом на двоих, и смотрели на волны, с силой бьющиеся о берег. Он нежно прикасался к моим губам, оставляя на них пряный привкус глинтвейна. Я смотрела в его глаза, стараясь запомнить их навсегда такими: родными, любящими, искристыми. Играла спокойная приятная музыка.
Чувствуя, что вот-вот наступит умиротворение, я прошептала:
— Прощай…
Он обхватил меня сильными руками, я расслабилась и, положив голову ему на плечо, вдруг полетела высоко, в самую высь, где только облака могли слышать моё дыхание. Там было светло и очень уютно. Чей-то ласковый голос звал меня сверху, и я летела на его зов. И чувствовала себ пушинкой.
Но вдруг где-то внизу раздался тихий стук. И мне словно подрубили крылья.
Камнем я стала падать вниз. Стук продолжался и, нарастая, всё больше притягивал меня к земле. Я опустила глаза и увидела море, раскинувшееся внизу. Синие воды, бескрайние, манящие своей прозрачностью и чистотой.
Еще один громкий стук, еще два, и я с размаху нырнула в самую глубину. Мне не было больно, я просто медленно опускалась на дно. Метр, два, три. Спокойно и хорошо. Надо мной лишь отблески неба вверху, над толщей воды. Так можно провести целую вечность…
Я остановилась и застыла без движения.
Что мне здесь делать без тебя? Мы ведь даже не успели насладиться нашими чувствами, не сказали тысячи слов, не заполнили собой пространство друг друга. Как можно расстаться вот так, оставив на прощание лишь тень воспоминаний?
И я, оттолкнувшись, поплыла вверх, сначала неуверенно, осторожно, потом смелее и резче, пока внезапно не вынырнула из воды наружу. Из моих легких вместе с сильнейшим кашлем тотчас вырвался стон.
Темно.
Тщетно стараясь пошевелить рукой, я замычала и буквально на миллиметр приоткрыла веки. Темно и тихо. Как в спичечном коробке. Тесно.
Я дернулась. Связана.
Подо мной все еще был стул на колесиках.
Откуда-то издалека, словно из-за стены, донёсся голос Донских:
— В вашей квартире мы обнаружили пилку, на светильнике из квартиры погибшей также обнаружены ваши отпечатки.
Собрав силы, я вложила их в последний стон, отчаянный и первобытный, стон раненого зверя. И потеряла сознание.
— Дурная баба, неугомонная, — раздался голос Сергея. — Забирай-ка ты ее, пожалуй, себе.
Я открыла глаза и уставилась в потолок. Голова болела, словно с похмелья. Но руки и ноги отзывались на сигналы мозга. Я с радостью пошевелила ими.
Как же хорошо быть живой.
— Почему ты ему не врежешь? — простонала я.
— Она что-то сказала? — спохватился Тимофеев, подбегая ко мне.
На нем была зеленая больничная накидка, лицо казалось бледным, глаза обеспокоенно разглядывали меня.
— Просит, чтоб ты врезал мне, — усмехнулся Донских, занимая стул возле моей кровати.
— Я могу, — Лёша кивнул, улыбаясь, — любое твое желание, какое скажешь.
Я осторожно улыбнулась, представляя, какой у меня сейчас видок.
— Тогда действуй, — мой голос был больше похож на хрипение.
Мужчины рассмеялись.
— Если я врежу ему, это определенно снимет напряжение между нами, — подмигнул Тимофеев, — но… не между вами.
Я зыркнула на Донских, улыбнулась и закрыла глаза.
— Как вы меня достали! Оба!
Они молчали. Я смущенно щурилась, стесняясь своего потрепанного вида. Яркий свет лампы под потолком резал глаза. Интересно, что же произошло, пока моё сознание блуждало, раздумывая, покинуть ли тело? Всё как в бреду. Картинки, отрывки эмоций и чувств. То ли сон, то ли сценарий дешевого фильма.
Я сглотнула. В горле неприятно саднило.
Похоже, эта умалишенная чуть не отправила меня на тот свет. Изощренная садистка: травит, режет, душит и по башке лупит. Надеюсь, не будет проблем с доказательствами, и она надолго сядет в тюрьму. Как же далеко может зайти человек, уверенный в своей исключительности и безнаказанности! Бедная Ксюша… Что будет, когда она узнает? А Сеня? Брат просто сойдет с ума.
Меня затошнило от одной только мысли об этом. Интересно, ему уже сообщили? Или мне придется самой все рассказывать? Он не поверит, не примет такую правду, слишком долго он ее боготворил. Слишком долго был слеп, не замечая сущности того, кто рядом.
Подтянув затекшую руку вверх, я откинула одеяло и осторожно тронула шею. Прикосновение немедленно отдалось резкой болью. Мне не удалось сдержаться от протестующего стона.
— Как себя чувствуешь? — взволнованно спросил Лёша, взяв меня за руку.
— Прекрасно, — сиплым голосом отозвалась я, — уже готова идти домой.
— Домой? — усмехнулся он, погладив мои пальцы. — Тебя еще не обследовали. Врачам нужно убедиться, что, кроме отека слизистой, нет ничего серьезного.
