— Скукота. — Зевнула Виталина. Будто актеры картошку в огороде копали, а не изображали сейчас перед камерой почти эквилибристические трюки, раскорячившись на широком скользком столе вчетвером.
«А на помаде Таня все-таки сэкономила», — пронеслось в голове Маруси при взгляде на ярко-красные следы, остающиеся на основании члена Кристиана на каждом новом толчке.
— Вот так! Терпи, не кончай! Продолжай в том же ритме. Нет, ускоряйся еще. Татьяна, кричи! Да мне плевать, что его член у тебя во рту. Тебе хорошо. Кричи! Матерись! Не сдерживай себя! — Продолжал громыхать режиссер.
Еникеева развернулась и на ватных ногах медленно поплелась к выходу.
30
Нет, она не смогла.
Долго сидела на продавленном диване, смотрела на аккуратную стопочку квадратиков из фольги и понимала, что не сможет. Вот так просто взять длинную иглу и сделать несколько незаметных проколов — не получится. Она все еще хотела по любви, а не вот так — вероломно, обманом. Маруся все еще мечтала о том, что Витя уйдет от жены потому, что любит: ее, а не надменную Натали, не способную сделать его счастливым.
* * *
А Виктор никак не спешил определиться, ему постоянно что-то мешало. То сына нужно было возить к врачу, то пса, то вообще неподходящий момент — у Натали серьезные проблемы на работе. А потом и его самого уволили, существенно сократив штат геологов фирмы. «И кому я теперь нужен такой безработный? Вот найду подходящую должность, устроюсь, смогу платить алименты сыну и тогда уйду».
Но это «тогда» никак не наступало. А Маруся продолжала стараться. Она записалась в фитнес-клуб, исправно его посещала, пробовала на себе всевозможные диеты, оставляла кучу денег в салоне красоты: эпиляции, массажи, обертывания, маникюр, педикюр, коррекция бровей, ногтей, настроения, пару раз ей даже делали уколы красоты. Да и на белье девушка теперь не скупилась. Поражала впечатление Виктора всем, чем могла.
А он часто даже новую стрижку не замечал. Прибегал, быстренько съедал специально приготовленный для него легкий супчик — у Вити наметилось обострение гастрита, нужно было соблюдать строгую диету, потом он торопливо курил на подоконнике, небрежно швырял сигарету в пепельницу и тут же расстегивал ширинку. Всё на бегу.
И у Маруси не было и двух минут, чтобы полюбоваться любимым после секса. Ни его спутанной челкой, вечно лезущей на глаза, ни светлыми глазами, по-детски наивными и такими озорными, что захватывало дух от умиления, ни крохотной родинкой на шее, ни мелкими морщинками в уголках глаз, когда он задумывался о чем-то важном. Она помогала ему надеть обувь, пока он с горящим взглядом рассказывал ей о будущих походах в горы или катании на байдарках, и вдыхала его аромат, оставшийся на пустом пороге, что напоминал ей о несбывшихся надеждах. И снова ложилась одна в холодную постель.
— Ты превратилась в визуальную проекцию человека. — Пыталась воззвать к ее разуму Марго. — Посмотри на себя. У тебя ж глаза абсолютно пустые. Тусклые. И ты ничего не замечаешь вокруг.
И, конечно, Маруся об этом знала. Она все понимала. И что любовь эту сама себе придумала, и что не изменится ничего. И Витя ее не изменится. И ничего поделать с этим не могла.
И даже когда осенью вызвала его на очередной откровенный разговор. Написала на тетрадном листке все то, о чем не могла сказать в лицо. О том, что мечтает засыпать и просыпаться с ним. О том, что хочет без стеснения держать его за руку и гулять так по всему городу — открыто, никого не боясь. И о том, что готовила бы ему завтраки, обеды, ужины. И никогда бы не ворчала. И даже пса сама бы выгуливала, если бы он только был с ней рядом, и она могла бы считать его только своим и ничьим больше.
Надо признать, он даже отреагировал. Прочитал внимательно, затем обнял ее, молча прижал к себе. А потом впервые за долгое время занимался с ней любовью, а не торопливым кроличьим сексом. Медленно и глядя в глаза. Целуя ее чувственно и глубоко, забирая вместе с поцелуями все тревоги и сомнения. Сливаясь с Марусей в единое целое, отдавая всего себя и делая каждое движение до невозможного приятным — будто бы не было на земле в этот момент никого и ничего, кроме них двоих.
А потом, разумеется, соскочил с дивана, и бегом в душ. Потому что час уже поздний, домой пора. Туда, где он с Натали дни проводит. И ночи. А ей, Марусе, по-прежнему должны были доставаться лишь жалкие часы, минуты, крохи, обрывки мгновений — точно подачки с барского стола.
И ничем не получалось больше этого Витю пронять. Ни полным игнорированием его существования — он как будто даже и не заметил ее душевного бунта, ни попытками вызвать ревность — на рассказы о выдуманных парнях из клуба, о пылком коллеге, оказывающем знаки внимания, любовник никак не отреагировал. И даже предложение жить втроем с маленьким Сереженькой на Марусину зарплату его не тронуло.
И ходила с тех пор Еникеева по своей квартире как неприкаянная. И не хотела уже ничего, только бы освободиться поскорее от этого груза и вдохнуть свободной грудью. И ненавидела уже свое жилище с расставленными повсюду мужскими вещами, напоминавшее ей всем видом музей имени Вити: вот его кружка, вот его пепельница, вот щетка, расческа, тапки, одеколон.
И даже пришедшая в голову мысль выбить клин клином не помогла: оставшись однажды зимой наедине со знакомым Марго, который казался приятным, хорошим парнем, неожиданно воспылавшим к ней страстью, она не смогла изменить Вите на глазах у его чертовых тапочек.
Ведь это было бы нечестно.
По отношению к Виктору, не к тапочкам, разумеется. И выгнав неудавшегося кавалера, девушка горько рыдала, представляя, как же там он — ее Витя. Думает, наверное, про нее, скучает. А она ведь чуть было не предала их чистую любовь!
А потом был еще один одинокий Новый Год, наполненный тяжкими думами, еще одно поздравление от начальника, еще одно случайное столкновение взглядов, когда они традиционно соприкоснулись бокалами на вечеринке. И снова мысли о Вите — как же он там? Со своей Натали. И понимание того, что нужно рвать. Нужно рубить с плеча эти узлы. И срочно.
А потом приходил Виктор, и снова вселял в нее утраченную надежду. Пусть ненадолго, но это всегда срабатывало. И снова были задушевные разговоры только для двоих, снова влюбленные взгляды, приятные слова и ощущение, что кто-то очень близкий и нужный рядом. Снова все было хорошо. И беспощадная адова карусель делала еще один оборот вокруг своей чертовой оси. И вся эта чехарда, уже кисло привычная и невыносимо тягостная, казалась нескончаемой и, увы, неминуемой.
Разве что день рождения немного добавил сил. Еникеева купила любимому лыжи: долго изучала этот вопрос на форумах, копила, выбирала, донимала консультантов в магазине, советовалась. Оплатила, принесла, поставила у себя в прихожей. Представляла, как он будет лететь в них с горы, думая только о ней. Или они вместе будут.
Но тогда нужно будет прикупить еще одни такие, для нее — только поменьше. Ерунда — вопрос, нужно только позвонить в уже знакомый магазин. Или наведаться. Вдвоем. Э-эх, мечты!
