Поэтому я нисколько не удивилась, когда в понедельник начальница при всех отчитала меня за недавно пропущенный день, назвав это возмутительной безответственностью и расхлябанностью. При этом она повторяла, что я должна была позвонить ей и предупредить, что не смогу приехать в редакцию. И мне ничего не оставалось, кроме как соврать, что я отравилась и весь день просидела над унитазом. Мне было так плохо, убеждала ее я, что даже не было сил снять трубку и позвонить. Но отговорка не помогла. Весь понедельник она укоряла меня прогулом и бросала косые взгляды в мою сторону.
К счастью, моя голова была забита совсем другими вещами, и я почти не обращала на нее внимания. Две статьи в очередной номер были еще не готовы, а третья была написана так плохо, что необходимо было срочно ее переделывать. К тому же я никак не могла дозвониться до нужных людей, чтобы закончить свое исследование. Словом, целый день я металась по редакции и улаживала эти проблемы, что помогло на время забыть о событиях прошедших выходных.
В довершение всего вконец испортился мой автоответчик и я потеряла связь со своими авторами. Правда, у меня был телефон с определителем, но он выдавал только номер, а не имя звонившего. А мне позарез нужно было знать, кто звонил, в какое время и по какому поводу. Конечно, в большинстве случаев я могла определить это по номеру, но, к сожалению, не всегда. Пришлось самой звонить по тем номерам, которые остались в памяти телефона, и выяснять, кто меня разыскивал и почему. А это, должна вам сказать, работенка не для слабонервных. Я чувствовала себя полной идиоткой, когда пыталась выяснить, кто и зачем звонил. На другом конце провода снисходительно мычали, фыркали, а то и вовсе бросали трубку.
К концу дня я совершенно выбилась из сил и перестала понимать, что происходит вокруг. Я не выносила, когда бросали трубку, а тут самой пришлось так поступать. Я набирала номер, ждала, когда мне ответят, и бросала трубку. После этого долго копалась в бумагах, пытаясь выяснить, кто мог позвонить из той или иной фирмы. Иногда получалось.
С другой стороны, в этом безумном режиме были свои преимущества. Если бы не беготня и нервотрепка, я бы невольно стала вспоминать Клейтона и все ужасные обстоятельства его кончины. А вслед за этим неизбежно последовало бы раскаяние, угрызения совести… К счастью, в понедельник некогда было думать обо всем этом. Конечно, я ни за что на свете не решилась бы повторить этот «подвиг», но для анализа собственного поведения просто не было времени. Я ограничилась тем, что пообещала себе никогда больше не скрывать своих чувств и вообще пореже соглашаться на свидания с малознакомыми людьми.
Если с Клейтоном все более или менее прояснилось, то о работе этого никак нельзя было сказать. Почти весь день я просидела за компьютером, но ничего толком не сделала. Лишь к концу рабочего дня дело сдвинулось с мертвой точки. В самый разгар моей отчаянной суеты в редакции неожиданно появился Пит — один из наших иностранных корреспондентов. Я сидела, бездумно и бессмысленно вперившись глазами в монитор, когда кто-то коснулся моего плеча. Я подняла голову и чуть не подпрыгнула от радости. Я знала, что Пит никогда не появляется в редакции без какого-нибудь сногсшибательного материала, а мне только это и надо было.
После дежурных приветствий Пит обрадовал меня — он привез готовую статью. Из этого следовало, что я могу спокойно заменить ею свою недописанную, а уж потом при более благоприятных обстоятельствах закончить ее. Пит работал в Лиме и часто присылал нам интересные материалы о событиях не только в Перу, но и в других латиноамериканских государствах. Причем все его материалы отличались добротностью и основательностью, чего не скажешь о многих других авторах. Пит прекрасно говорил по-испански и работал с весьма информированными источниками. Именно поэтому его публикации обычно вызывали благожелательные отклики специалистов, а читатели журнала просто визжали от восторга.
Пит провел в Перу почти весь прошлый год, а в Нью-Йорк прилетел, видимо, для того, чтобы проведать старенькую мать. Мы давно знали друг друга и даже дружили — редкость в нашей редакции. Точнее сказать, он поглядывал на меня плотоядными глазами и, похоже, был бы отнюдь не прочь провести со мной вечерок-другой. Но я всегда держала дистанцию. Правда, до сих пор не могу объяснить почему. Он был прекрасным парнем, хорошим другом, на редкость неглупым, превосходно образованным и все такое. К тому же он был недурен собой, хорошо сложен и вообще производил впечатление вполне современного и во всех отношениях приятного мужчины. Конечно, Пит был далеко не красавец, но при этом некий шарм в нем все-таки был. А что еще нужно для нормальных отношений?
Разумеется, я готова была болтать с ним до конца рабочего дня. А потом, может быть, и поужинать где-нибудь вместе, но моя мегера, то есть шеф-редактор, зыркала на нас исподлобья, готовая разразиться очередной тирадой о пользе дела и вреде бессмысленной болтовни. В конце концов я вынуждена была распрощаться с Питом, правда, пообещав, что непременно поужинаю с ним на следующий день. Меня это ни к чему не обязывало, — я сразу решила, что это будет не свидание, а самая обычная деловая встреча.
Я и представить себе не могла, что мы окажемся в одной постели. Что же я делаю, черт меня побери? Что со мной происходит? Я хочу трахаться, потому что мне нечего делать, или мне нечего делать, потому что я хочу трахаться? Боже мой, неужели я превращаюсь в нимфоманку? Или стала притягивать к себе мужиков как магнит? Может быть, я неотразима? Или они так неотразимы, что я просто не нахожу в себе сил отказать?
Последняя мысль мне очень не понравилась. Уж лучше чувствовать неотразимой себя, чем признаться, что не можешь отказать первому встречному. Конечно, Пит не первый встречный, но я действительно не собиралась заниматься с ним любовью. По многим причинам, и прежде всего потому, что мы работаем в одной издательской фирме и часто встречаемся по служебным делам. Я хорошо знала давнее правило: не спи с теми, с кем работаешь, и не работай с теми, с кем спишь. Кроме того, он не вызывал у меня сильных чувств. Во всяком случае, таких, чтобы можно было не задумываясь лечь с ним. А самое главное заключалось в том, что все произошло в состоянии крайнего опьянения. Если честно, я так надралась, что почти перестала контролировать свои поступки и вообще не соображала, что делала. Глупо, конечно, но уже ничего не изменишь. Были и другие причины, о которых я предпочитаю не говорить.
Впрочем, начало нашего постельного романа я помню прекрасно. Все началось довольно банально. Изрядно захмелев, Пит стал тискать меня, потом поцеловал в шею, на что я совершенно не прореагировала. Это, видимо, воодушевило его, и через несколько минут он уже осыпал поцелуями мое лицо, потом стал шарить рукой по груди. Если бы он с самого начала поцеловал меня в губы, я бы оттолкнула его, но он этого почему-то не сделал. Тем самым он выбил почву у меня из-под ног, а когда я опомнилась, было поздно. Тем более что алкоголь притуплял сознание и делал мои попытки сопротивления если не бессмысленными, то, во всяком случае, малоубедительными. На какое-то время я просто обезумела. К тому же меня преследовала мысль, что это всего лишь минутное увлечение, ничего серьезного. Другими словами, Пит не посягал на мою свободу и тем самым сохранял свою жизнь. Да и как он мог на что-то претендовать, если жил в другой стране за тысячи миль отсюда, а в Нью-Йорк приехал на несколько дней?
