Он поднял глаза к потолку, а потом уронил голову на грудь, и капюшон снова закрыл его лицо. В зале суда на несколько минут стало тихо, как на уроке строгого учителя.
— Хе, — не то усмехнулся, не то кашлянул судья. — Отрекаться будем завтра, в День Премноголикования, сразу после парада и перед народными гуляниями. Это будет внушительное и поучительное зрелище.
Прилетела откуда-то толстая муха, уселась на игрушечную виселицу. Ловким жестом прирождённого охотника судья поймал муху и казнил её через задушение в кулаке.
— Нет, — сказал Руал устало. — Поучительного зрелища не будет. Перед вами, — он оттолкнул стражника и с трудом выпрямился, — перед вами стоит великий маг, может быть, величайший из всех живущих. Если вы не можете этого понять — ваша беда. Отрекаться? — и он засмеялся. Сначала было трудно, смех выходил жалкий, но потом будто пробку выдернули у него из горла, и он расхохотался по-настоящему, звонко, заливисто, как никто никогда не смеялся в этом пыльном и страшном зале.
Судья смотрел на него без улыбки, настороженно поводя холодными дырами-глазами. Двое из воинства Привидения стояли безучастно — капюшоны скрывали их лица.
Руал отсмеялся, и ему стало легче. Ему стало совсем легко, и даже жалко этого старика с его игрушечной виселицей.
— Я огорчил вас? Извините, — сказал он с улыбкой.
— Хе, — ответил судья. Двое в капюшонах, как по команде, повернули к нему головы.
— Зрелище будет, — сказал судья. — Исключительное зрелище… Вкусное зрелище… Ах! — Он сладко зажмурился и поцеловал от удовольствия кончики пальцев. — Сразу же после парада и перед народными гуляньями назначим вместо отречения казнь. Вельмож казнят через укушение ядовитой змеёй, бродяг вешают. С тобой поступят сообразно воле Привидения: усекновение головы. Итак, у господина великого мага будет повод продемонстрировать своё могущество, не так ли?
— Хе! — ответил ему Руал.
Ночь накануне вкусного зрелища он провёл в яме, в затхлом каменном мешке.
Струилась вода по липким цвёлым стенам, собиралась в лужу на полу. Руал сидел, скорчившись, и потихоньку бредил.
Виделась ему высыхающая под солнцем трава, и круглые камушки в прибое, и муравей во впадинке, маленькой впадинке на девичьей шее.
— Ты… Ты… — бормотал он невнятно, и прыгало эхо, чуткое эхо тюремного колодца.
Вспоминался тугой горячий ветер в лицо, и как непривычно ощущать перья на своей человеческой коже, и земля внизу, подёрнутая туманом, и небо, как гигантский опрокинутый бокал… И просто треск камина зимой, и просто горячее вино у камина.
Не убивайте меня. Ну что за беда — маг ли, не маг?
Богач транжирит деньги из бездонного мешка, пичуга на ветке думает, что лето бесконечно. А потом рука наталкивается вдруг на последнюю монетку, падает снег на зелёные листья — это несправедливо и неотвратимо. Вот моя жизнь — лаковая игрушка, яркая дорогая игрушка, и вот её сломали, я сам её разломал, так хотелось посмотреть — что внутри? Из чего сделана любовь? Хрусь — и нет любви… И я так и не понял, как она устроена… Новая игра, снова — хрусь… Да кто он мне такой, Ларт? Кем он был мне? Кто был я сам? Кому я нужен? Небо, зачем?
Потом он, кажется, даже задремал, и в полусне увидел обоих.
Они тогда взяли его в клещи — разъярённый, скрученный ненавистью Эст и оскаленный, взбешённый Легиар:
— Ты что же, щенок? Ты о чём с Хантом поспорил?
Тогда он понял, что влип, что это серьёзно, что ему не справиться сразу с двумя. Попытался шутить — улыбка сползала с его лица, не держалась, не клеилась.
— На две стороны смотришь? — со страшным прищуром спрашивал Эст. — В два гнезда червячков носишь? Двумя куклами вертишь, кукловод, и с мельником об заклад бьёшься?
— Марран… — сказал тогда Легиар, и тоска в его голосе была страшнее, чем Эстова ненависть, — что ж ты так поторопился? Предавать, так сразу обоих?
— Я не предавал! — заходился Ильмарранен, но веры ему, конечно, не было, ибо лгал он и раньше, лгал обоим, и радовался своей изобретательности, и выдумке, и хитрости…
— Будь проклят, — сказал устало Легиар.
— Будь проклят! — повторил Эст.
И тогда вдвоём они парализовали его волю, лишив возможности оправдываться и сопротивляться. Хлестали искры из их простёртых пальцев, опутывали его сетью, он метался в этой сети, становившейся всё чаще и прочней. И скрючились его руки, и судорогой свело ноги, и он слышал сквозь вой крови в ушах, слышал, переставая быть человеком:
— Проклят, предатель! Мебель, вещь!
Тот же, кто долго пробудет вещью, навсегда лишается магического дара!
И три года, три года ты, Ларт, ходил мимо, и вешал плащ на мои онемевшие пальцы, и знал, отлично знал, что с каждой секундой, с каждым мгновением я теряю по капле, как кровь, счастье быть магом, теряю безвозвратно, потому что никто в этом мире не в состоянии вернуть мне мою суть, мой смысл, мой магический дар… Не ты давал мне его, тебе ли отбирать?!
А ты, Эст? Я помню твою шубу… И глаза твои помню, испытующие, тянущие такие глаза… Ты сказал тогда: «Здесь он уместен, как нигде более»… И стёр ладонью пыль с моего деревянного плеча!
От одного этого воспоминания Ильмарранена бросило в жар. Он забился на скользких каменных плитах, кусал до крови губы, и пальцы, и руки…
Небо, единственное, для чего бы стоило выжить — это вернуть вам долг, маги. Вернуть долг той же звонкой монетой.
Парад наконец закончился, поговаривали, что это был лучший парад за последние пять лет. На каждом углу продавали леденцы на палочках и пирожные в виде кремовых грозовых туч со свешивающимися мармеладными молниями. Дети восседали на плечах отцов, подружки несмело стискивали влажными пальчиками онемевшие от смущения ладони дружков.
Гуляние никак не начиналось — все ждали назначенного на это время исключительного зрелища.
И вот наконец по толпе прокатилось оживление, а затем волна восторженных воплей и хохота.
На улицы выехала большая открытая повозка с установленной на ней узкой обезьяньей клеткой. В клетке, прикрученный за руки к прутьям, стоял человек в нелепом цветастом балахоне; на голову его был напялен шутовской колпак, напоминавший в то же время остроконечную шапочку чародея. Вокруг клетки водили хоровод ярмарочные актёры; вот повозка выехала на площадь и встала.
С высокого балкона наблюдал за представлением судья.
— Почтеннейшая публика! — обратился к людям зазывала. — Перед вами великий маг Ильмарранен. Кто хочет убедиться в его могуществе?
Откуда ни возьмись, в толпе замелькали чепцы торговок зеленью. В корзинках у них лежали специально для этого случая приготовленные овощи — гнилые яблоки и тухлые помидоры. Люди недоумённо переглядывались.
— Ну же! — подзадоривал зазывала. — Кто решится первым вызвать ужасную магическую месть? Может, он поразит вас молнией? Или ударит громом? Проверьте, что будет с великим магом, если в него чем-нибудь запустить?
