— Вы… Вы изувечили его… За что? За глупый проступок? За шалость, которую объявили предательством? И двое на одного!
— Не лицемерь!! — Ларт сорвался. — Он получил, что заслуживал! А ты — ты молчала всё это время, потому что считала наказание справедливым!
— Наказание?! Да вы расправились с ним в угоду собственной гордыне… А скорее всего, из зависти!
Я отшатнулся — думал, тут ей и конец пришёл. Но Ларт — железный Ларт! — уже взял себя в руки:
— Хватит. Где он?
А её все ещё несло:
— Где? А куда вы его бросили? Куда вы его швырнули, искалеченного и беспомощного? Куда вы отправили его умирать?
— Умирать?! — в ужасе переспросил Орвин. Она глянула на него мимоходом и снова бесстрашно посмотрела Ларту в глаза, посмотрела с вызовом, с превосходством:
— А вот он жив. Жив и счастлив! И он ещё вернётся, Легиар, подожди!
— Откуда ты знаешь? — быстро спросил Ларт. — Ты следила за ним?
— Кровь… Его кровь, да? — подался вперёд Орвин, но Легиар раздражённо от него отмахнулся:
— Не говори ерунды… У неё не хватило бы силы так долго удерживать связь.
Женщина вскинула голову совершенно неподражаемым, победоносным движением. Усмехнулась, переводя взгляд с одного мага на другого. Даже меня удостоила мимолётной усмешкой, даже подобрела как-то, расправила плечи. Потом небрежно скользнула рукой за корсет своего простого платья и вытащила оттуда что-то вроде вчетверо сложенной тонкой салфетки. Спрятала лоскуток в ладонях, снова оглядела нервно ломающего пальцы Орвина и застывшего, как глыба, Легиара.
Молчание затягивалось. Наконец, женщина снисходительно усмехнулась и развернула лоскуток.
Это была-таки салфетка, тонкая, белая, а в центре её расползались на глазах дыры с чёрными обугливающимися краями.
Улыбка застыла на лице женщины, застыла, обернувшись страшной гримасой.
— Небо… — прошептал Орвин. Неровные пятна разом сошли с его лица, и оно стало белым-белым, без кровинки.
Через двор уже нёсся Март, нёсся длинными отчаянными прыжками.
Ларт не проронил ни звука.
Женщина всхлипнула жалко и выронила изуродованную тряпицу. Ларт нагнулся было, быстро поднял то, что осталось от салфетки — и выронил тоже, потому что лоскуток вспыхнул неестественно красным пламенем, чтобы тут же рассыпаться щепоткой пепла.
— Марран, — сказала женщина глухо.
Подоспевший Март поддержал её, прижал к себе, и никто, кроме меня, не видел, как болезненно дрогнули его губы при звуке этого имени.
Орвин, заламывая руки, смотрел на Ларта. Ларт молчал.
Март попытался увлечь женщину в дом, но та вдруг отстранилась, шагнула неуверенно, опустилась на скамейку:
— Ларт, — позвала она шёпотом, — Ларт…
Легиар быстро склонился над ней:
— Что?
Она подняла к нему осунувшееся, залитое слезами лицо:
— Поклянись… Поклянись, что ты не преследовал его после… После…
Она не договорила. Ларт вздохнул, взял её за плечи, повернул к себе, произнёс, глядя прямо в горестные глаза:
— Клянусь. Светлым небом клянусь, я его не трогал.
Она уронила голову. Март подхватил её, не сопротивляющуюся больше, на руки, и унёс в дом. Орвин шагнул было следом, но Легиар взял его за плечо и остановил:
— Идём. Тут мы не поможем и нам не помогут.
В доме горько заплакал ребёнок.
Часть пятая
Поединок
Бархатная тьма.
Он лежал на гладких досках, казавшихся мягкими, как перина. Неба не было, но и потолка не было тоже.
Когда топор коснулся шеи длинным, холодным, как змея, лезвием… Неужели права была одноглазая старуха, нянчившая его в раннем детстве, неужели после смерти действительно наступает новое? Гладкие доски… Постой-ка, разве не говорила одноглазая нянька, что тело остаётся на земле, чтобы его похоронили? А разве способна моя душа ощущать эти уютные доски, это заботливое, со всех сторон идущее тепло? А вот сквозняком потянуло… Небо, да где же я?
Ласково потрескивают поленья в очаге. ЗДРАВСТВУЙ, МАРРАН.
Кто сказал — здравствуй? Разве могу я здороваться сам с собой?
Тихий смех.
Я слышал уже этот смех, но тогда я отчего-то боялся его, а теперь…
Руал пошевелился — тело слушалось, и ни боли, ни страха. Свет… Откуда свет? Вот, от очага, и ещё сбоку, ниоткуда, два широких луча, кругами ложащиеся на доски, и выпукло проступают мельчайшие неровности, и квадратные шляпки гвоздей…
Он помедлил и встал. Огляделся, пытаясь привыкнуть к полумраку. Клетка, паяцы, град гнилых овощей, плаха — когда это было? Год назад, минуту назад?
Осторожно двинулся вперёд, раздвигая прозрачные ткани, каскадами спускающиеся сверху. Искал, высматривал, почему-то уверенный, что обязательно найдёт того, кто…
НЕ ИЩИ, МАРРАН.
Он вздрогнул и остановился.
НЕ ИЩИ, МАРРАН. Я ЗДЕСЬ. Я В ТЕБЕ. Я УЖЕ ОТЧАСТИ — ТЫ.
Кто ты?
ТВОЯ СУТЬ. ТЫ ИЗБРАН.
Кем?
СУДЬБОЙ. СИЛОЙ. НЕ ДЕЛАЙ УДИВЛЁННЫЕ ГЛАЗА — ТЫ ЗНАЛ ОБ ЭТОМ РАНЬШЕ. О ЧЁМ ТЫ ДУМАЛ, КОГДА БЫЛ МЕБЕЛЬЮ В ДОМЕ ТОГО, КТО ТВОИХ НОГТЕЙ НЕ СТОИТ?
Потрясённый, Руал касался ладонями жёстких, веером ниспадающих из темноты кружев. Кто-то говорил с ним изнутри — совсем так же, как тогда, на дороге, когда казалось, что сходишь с ума…
Небо, да я же с ума сошёл! Только безумная фантазия способна создать, извлечь из небытия это место — голые доски, сбоку — стены, каскады, веера тканей, а там вот — посреди ровной площадки трещит поленьями обыкновенный домашний очаг… Я брежу. Я помешан.
Тихий смех.
ТЫ ДОЛГО БЫЛ ПОМЕШАН. ТЫ ГОРЕВАЛ О ПОТЕРЕ МАГИЧЕСКОГО ДАРА, А ТЕБЕ УГОТОВАНО БЫЛО МОГУЩЕСТВО, В СРАВНЕНИИ С КОТОРЫМ СИЛА КОЛДУНА — СМЕШНАЯ И НЕЛЕПАЯ ИГРУШКА. А ТЕПЕРЬ ТЫ СОМНЕВАЕШЬСЯ? ТЫ ТАК СВЫКСЯ С РОЛЬЮ ЖЕРТВЫ? ЗАГЛЯНИ СЕБЕ В ДУШУ, МАРРАН! ТЫ УВИДИШЬ ТАМ — МЕНЯ.
Ильмарранену стало страшно.
НЕТ, НЕ БОЙСЯ. БОЯТСЯ БУДУТ ТЕБЯ. ТЕБЯ, ИЗБРАННИКА. А ТЫ ИЗБРАННИК, И ТЫ ЭТО ЗНАЛ.
А ведь действительно знал.
Знал, когда меня привязали к седлу и тащили за лошадью много вёрст, поддавая охоты кнутом.
Знал, когда меня пороли, и знал, когда раздавленным червём корчился в гнилой канаве.
И когда оборванцем бродил по дорогам, и когда умирал с голоду, если кто-нибудь из жалости не давал мне куска хлеба!
Я водился с этими ничтожными, гнусными тварями, в изобилии заселяющими лицо земли. И я сделал им столько добра, а они отплатили мне подлостью, и предательством, и гнилушками в лицо, и утробным воем забавляющейся толпы, и плахой.
