Он был тайфуном в море, он был самумом в пустыне, он был всеми ураганами на свете. Он вырывал из земли вековые деревья и сотрясал, играя, горы, тоже бывшие им.
Он был каждым строгим учителем в каждой сельской школе, учителем с пучком розог и длинной деревянной линейкой.
Он был чумой, и имя его вселяло ужас. Из тысячи жертв одну, на выбор, он щадил.
Все трясины на поверхности земли, смертоносные омуты и водовороты, затягивающие непослушных и ленивых детей.
Помыслы смертных, понятные ему, как детский стишок, вызывали улыбку. Их борьба с каждодневным умиранием достойны были снисходительного вздоха.
Всеведение. Всемогущество. И вдруг — костёр среди чиста поля.
У костра…
Вспыхнуло лицо, сердце забилось, как пойманный зверёныш.
Спутанные тёмные волосы, обнажённые плечи, несмело протянутые к нему руки…
Ящерица!
Небо, что со мной?!
Все вулканы мира извергали их, слившихся в одном потоке лавы.
В грохоте молний они одним дождём падали на землю.
Следуя их прихотям, чередовались приливы и отливы.
Два вихря свивались кольцами, сносили крыши и сотрясали горы, которые…
Как мячиком, они перебрасывались солнцем — рассвет, закат…
Ящерица, это я, Марран, ты слышишь?!
Тихая река. Две форели в лунном свете.
Огонь в печурке. Спят, посапывая, их дети. Прерывистое дыхание на его лице, влажная тёплая кожа, подступающие сладкие судороги. Он — нежность до кончиков волос, она — сплошная, всеобнимающая нежность…
КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА НА ОДНОМ ТРОНЕ. ВЛАСТЕЛИН И ВЛАСТИТЕЛЬНИЦА. ТЫ ХОЧЕШЬ ЭТОГО, МАРРАН?
Но у неё ребёнок… Как же можно…
Пауза.
МАРРАН, ТЫ В СВОЁМ УМЕ? ТЫ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЁМ ИДЁТ РЕЧЬ?
Не понимаю. А ЧТО ты хочешь сделать с этим миром? Он не нравится тебе. Мне тоже не очень нравится. Что же, сжечь, вытравить? Как ты с ним поступишь?
ТЫ ПОСТУПИШЬ. ЭТО БУДЕТ ТВОЙ ПОСТУПОК, МАРРАН.
Хорошо. Как я с ним поступлю?
А КАК ПОСТУПАЕТ САДОВНИК С ДИКИМ, ЗАБРОШЕННЫМ САДОМ? ТЕБЕ ПОНАДОБЯТСЯ И НОЖ, И ТОПОР. МНОЖЕСТВО ВЕТОК БУДЕТ ОТСЕЧЕНО, НО САД ВОЗРОДИТСЯ И САДОВНИК БУДЕТ ДОВОЛЕН.
Он медлил.
Чему же расти в этом… возрождённом саду?
РЕШАЕТ САДОВНИК. САДОВНИК МУДР И СПРАВЕДЛИВ.
Решает садовник… Но разве можно исправить неисправимое?
НОВОЕ ПОДНИМАЕТСЯ НА ПЕПЕЛИЩЕ. ИЗ ХАОСА РОДЯТСЯ ПОРЯДОК И ГАРМОНИЯ. СДЕЛАЙ ЭТО, МАРРАН.
На пепелище?
Как пересохли губы, как кружится голова.
Да. Я согласен. Говори, что делать.
Бездна отозвалась шорохом, похожим на отдалённые аплодисменты.
В скорбном молчании мы вернулись в заколоченный Лартов дом.
Дом ждал хозяина; казалось, мы покинули его вчера, и только в прихожей, там, где я обычно подстригал шерсть на ковре, высилась буйная поросль.
Ларт покосился на место, где раньше стояла уродливая вешалка, и бросил мне со вздохом:
— Вино. Обед. Всё прочее.
И, кивком приглашая за собой Орвина, поднялся наверх, в свой кабинет.
Я не знал, за что раньше хвататься. Раскрывая все шторы и окна на своём пути, я ринулся в кухню.
Дом оживал — вздыхали камины, поднимая метель старого, давно остывшего пепла; разными голосами поскрипывали под ногами половицы — по-моему, они неумело пытались воспроизвести любимую Лартом мелодию. Сами собой вспыхивали огарки свечей, хотя на дворе стоял светлый солнечный день. Люстры смотрели мне вслед, выпучив хрустальные подвески.
Огромная кухонная печь разевала заслонку, как птенец разевает жёлтый клюв — требовала дров и растопки. Дрова, лежавшие тут же, пытались оттеснить друг друга и первыми попасть мне в руки. Пока я бегал в погреб, вертлявые щипцы успели ощипать, а печка осмолить специально для этого погибшую курицу.
Работа спорилась; я прикрикнул на таракана, выставившего усы из широкой щели в полу, и поспешил в гостиную — накрывать.
Вышло так, что я первым на него наткнулся.
Он сидел в Лартовом кресле во главе огромного стола и мрачно изучал галерею фамильных портретов. При виде меня он удивился так, будто перед ним встал с блюда жареный поросёнок с листиком хрена в зубах. Я присел.
— Мна, — пробормотал он. — Весьма в манере господина Легиара — заставлять себя ждать.
— Здравствуй, Бальтазарр, — сказали у меня за спиной.
Ларт подошёл и бросил на стол перчатки так, будто происходило нечто совсем привычное и обыденное.
Бальтазарр Эст встал — огромный стол качнулся. Его узкий рот искривился так, что кончики губ грозили сойтись на подбородке.
— Я крайне разочарован, Легиар, — сказал он голосом изголодавшейся змеи. — Край-не разочарован! Разве входила в наше соглашение возможность освобождения Маррана? Разве в другом соглашении мы не оговаривали порядок действий на случай внешней угрозы? Разве за последние три месяца вы не нарушили все мыслимые и немыслимые договорённости?
У меня ноги будто к полу прилипли. Охнул застывший в дверях Орвин.
— Аль, — в устах хозяина это сокращённое имя прозвучало особенно трогательно. — Я не спал много ночей. Я за трое суток покрыл немыслимое расстояние. Я смертельно устал. Ради неба, не будем начинать ВСЁ СНАЧАЛА! — под конец его спокойный голос вдруг сорвался на крик.
Бледный Орвин взял меня за плечо и выволок из комнаты. За нами захлопнулась дверь.
— Это их разговор, — сказал он с деланным хладнокровием. — Давай-ка, что он там говорил — вина, обед…
Из гостиной доносились приглушённые голоса — маги ссорились. Ларт что-то резко каркал, Эст шипел, как залитый водой костёр.
Орвин вытащил из кармана медную монетку, она сама собой крутнулась у него на ладони и, подпрыгнув, зависла в воздухе.
— Жаль Ящерицу, — сказал он вроде бы сам себе.
Голоса вдруг стихли. Монетка со звоном упала на пол.
Дверь распахнулась — на пороге встал Эст. Я отшатнулся, гадая о судьбе Легиара.
— Мда-а, — изрёк Эст как-то неопределённо, и тут, о счастье, за его спиной обнаружился Ларт. Глянул на меня, спросил отрывисто:
— Обед?
— Уже, — ответил я не слишком толково.
— Подавай, — распорядился хозяин и вернулся в гостиную.
Эст стоял неподвижно, буравил Орвина глазами, потом попросил глухо:
— Покажи.
Орвин закусил губу и вытащил из-под рубашки коричневую от ржавчины пластинку с прорезью.
