Что-то негромко звякнуло — у книжной полки, где мгновение назад лежало тело Орвина, упал теперь на пол ржавый амулет Прорицателя.
Засов, горячий засов поддавался медленно, с трудом. За дверью ожидали.
Мальчишка с площади трясся, давя в кулаке гнилой помидор, и выкрикивал надрывно:
— Горе путнику на зелёной равнине! Земля присосётся к подошвам твоим и втянет во чрево своё… Вода загустеет, как чёрная кровь! С неба содрали кожу!
О, оно было таким красивым, небо. Медным и золотым, твёрдым и бархатным… В нём, как в подушке, утопали созвездия, его прикрывали от сырости ватные тучи, а на рассвете оно подёргивалось сетью хлопающих крыльев…
ОНО СОЧИТСЯ СУКРОВИЦЕЙ.
Ничего. Трясись, маленькая бездарность, метатель гнилушек. Я доберусь, нет, не до тебя — до целой череды поколений, выродивших и выкормивших тебя. Я доберусь до ревущих в восторге площадей, до топочущих толп — и до смирных, тихих, уставившихся в щёлку забора. Игра стоит свеч.
Он увидел вдруг давно забытую им вдову — ту, что приютила его на ночь и просила остаться дольше. Вдову жалили её пчелы; распухшими губами она выкрикивала из последних сил:
— Леса простирают корни к рваной дыре, где было солнце! Петля тумана на мёртвой шее!
Он усмехнулся желчно. Тут уж ничего не поделаешь — всё новое приходит через муки. За всё приходится платить, соплеменники.
Конечно, море тут же выплеснуло медузу обратно. Он пустил её в воду и сказал «Иди домой», но волна, развлекаясь, швырнула её на другой камень — ещё более жёсткий и сухой…
Сегодня я — океан. Я размажу о камни столько медуз, сколько мне будет угодно.
Что толку спасать ребёнка, если он всё равно умрёт? Сейчас ли, потом… Ему лучше умереть сейчас, потому что иначе в один прекрасный день он обязательно захочет полюбоваться казнью. Не возражай, обязательно захочет. Для них, для этих, нет ничего интереснее подобной процедуры…
Как тяжело идёт засов!
Он остановился ненадолго, чтобы передохнуть. А может быть…
Что-то изменилось. Факел по-прежнему чадил в стене, и тишина, нарушаемая свистящим дыханием…
Тишина ли?
«Руал… Руал…»
Снова ты. Серебряная чешуя. Гибкий зелёный хвост. Чёрный огонь в печурке. Колыбель за дверью. Но подожди меня… Ты снова будешь греться на плоском камне, и я подойду осторожно, чтобы не спугнуть тебя тенью…
«Руал! Руал!»
Нет, не проси. Я знаю, как надо. Подожди. Я сделаю своё дело и приду за тобой.
Голос захлебнулся.
Он снова взялся за горячий металл — и ощутил мягкий напор с той стороны двери. Будто порывы ветра наваливались снаружи, так что тяжёлый засов, наполовину уже отодвинутый, ёрзал в стальных петлях.
А, не терпится…
Не терпится явиться в этот бездарный, тусклый, слепенький мир. Как это будет? В одночасье? Понемногу? Мне хочется всего сразу, сейчас, немедленно. Я соберу их на площадь… А в центре будешь ты, маленький обладатель поцарапанного носа. Светловолосый, ухоженный… Не Ларт и не Эст, это потом, это моё дело. Я виноват перед ними, ну что и говорить, виноват… Пари с мельником, оно ведь было! А ты… Ну что я сделал тебе, скажи? Почему тебе так приятно топтать и глумиться?
Засов вздрагивал. Напор с той стороны нарастал. Да погоди ты, какая спешка…
Он почувствовал вдруг усталость, давящую, непереносимую. Он опёрся на дверь, чтоб удержаться на ногах, и ощутил, как она выгибается дугой. Засов уже едва держался.
Я соберу вас на площадь… Я хочу, чтоб вы поняли. Не состраданье ваше меня интересует, никогда у вас не было такой способности — сострадать. У вас есть способность бояться… Вы получите всё, что вам надлежит получить. И вода загустеет, как чёрная кровь… Но сначала — ты, метатель гнилушек.
Сначала — ты.
Он прикрыл глаза и увидел, как несётся навстречу земля, стелется, кренится в бешеной гонке. Где-то голосят, где-то хрипло кричат от ужаса. Горячий ветер с резким незнакомым запахом. Странный свет — не солнечный и не от огня, а мутный, зеленоватый, неестественный. И гул, отдалённый нарастающий гул, от которого волосы шевелятся на голове… А тот, что метко бросает первым, бежит впереди.
Мальчишка несётся вслепую, срывает голос в немыслимом вопле… Взмокла светлая рубашка на ходуном ходящих лопатках, прилипли к затылку светлые пряди… Он бежит, как бегают последний раз в жизни, и ему не придётся больше ни смеяться, ни ужинать, ни швырять в голубей камнями.
Заплетаются слабеющие ноги, отказываются служить ему, по-прежнему ухоженному, упитанному. Его накрывает тень — тень ТОГО, что гонится по пятам. Тёмная, густая, парализующая ужасом тень.
Он кричит. Как он кричит! Спотыкается, падает, оборачивает залитое слезами лицо… Треск костей. Утробный, нечеловеческий звук. Всё.
Он перевёл дыхание.
Неужели — всё?
Конечно, можно растянуть эту процедуру сколь угодно.
Погоди. Я не о том.
Я вижу своё отражение в светлых глазах, вылезающих из орбит. Я чудовищен. Но дело не в этом тоже.
…Его накрывает тень — тень ТОГО, что гонится по пятам. Он кричит. Как он кричит! Спотыкается… Выпадают из кармана перочинный ножик и завёрнутый в тряпицу леденец. Трясётся маленькая, заслоняющая лицо рука. Липнет к виску мокрая прядь тонких волос. Аккуратная, почти незаметная заплатка, которую любовно поставила мать. Капельки пота на носу. Рубец от ожога на правой ладони — помогал бабке по хозяйству, схватился за горячую кочергу. Недостаёт зуба в верхнем ряду — дрался с соседскими мальчишками. Деревянное колечко на мизинце — самоделка, подарок деда…
Посмотри на него. Посмотри на них на всех. Опомнись и посмотри. Они несчастны. Ты виновнее любого из них.
На него навалилась теперь уже ярость, подмяла под себя усталость и размышления. Я виновнее? Перед кем? Свою вину, если она была, я искупил многократно. Итак?
Тишина. Дверь напряглась, прогибаясь вовнутрь, как кусочек резины.
Одна большая, рыхлая, глумящаяся рожа.
Надо подольше подышать на обледеневшее окно — тогда сквозь оттаявший глазок ты увидишь, как идёт снег. Тонкие пальцы быстро мёрзнут… Чахнет цветок в горшке на подоконнике.
Посмотрите на невесту — розовое на белом… Розовые щеки, белые водопады шёлка…
Наш мальчик пошёл, он впервые пошёл! Он уже топает, пока неуверенно, но через несколько дней…
Мама, я принёс тебе леденец с базара. Я завернул его в тряпицу, чтобы не съесть раньше времени. Вот, возьми!
Спасибо, малыш…
Мутное человеческое море, половодье нечистот.
Земля тебе пухом. Опускайте.
Ты сильно ударился? Где болит?
