— Орвин погиб, — тихо сказал Легиар.
Марран вздрогнул:
— Из-за меня?
— Нет, — отозвался Легиар после паузы.
Помолчали.
— Я соврал Эсту, — сказал Марран, прислонившись затылком к стене и закрыв глаза.
Легиар с трудом поднял изломанную бровь:
— Что?
— Я сказал ему, что не было пари. А пари было. Мы побились об заклад с мельником Хантом, что…
— Помолчи, ладно? У меня в ушах… звенит. Уймись.
Хлоп… Хлоп… — колотилась оконная рама. Жалобно вскрикивало стекло.
— Я думал, тебе от этого легче, — извиняющимся тоном пробормотал Марран.
Легиар двинулся к нему через всю большую комнату. Подошёл вплотную, так что Марран отпрянул, вжавшись лопатками в стену.
— А мне не легче, — хрипло сказал колдун. — Наверное, мне никогда уже не станет легче.
И отвернулся, опустив плечи — поникший, усталый, будто вынули из него ту тугую железную струну, о которую обломала зубы чудовищная Третья сила.
Где-то в доме заплакал ребёнок. Руал почувствовал, как глубоко в нём отозвался этот плач — будто затянулся где-то внутри огромный, запутанный узел.
Плач стих — закрылась входная дверь.
— Они ушли, — шёпотом сказал Дамир. — Она и этот, муж её…
Узел подёргивался, сжимаясь.
— Мне надо… — начал было Руал, но не услышал своего голоса. Начал вновь: — Я должен… догнать.
Ларт отошёл. Тяжело навалился на стол. Помолчал, опустив голову. Потом поднял изувеченное лицо:
— Конечно, должен.
Они уходили, спускаясь вниз, с холма. Руал не мог бежать — подгибались ноги. В отчаянии, что теряет её, он крикнул глухо, и крик тут же был унесён ветром, но она услышала и обернулась. Потом обернулся Март.
Снова налетел ветер, поднял столбом палые листья, закрутил и бросил — Ящерица двинулась Руалу навстречу, медленно, будто неохотно, через силу, с трудом. Март смотрел ей в спину и немо разевал рот, будто выброшенная на берег рыбина.
Встретились. Удивлённо воззрившись на незнакомца, забормотал что-то малыш у неё на руках. Она, не глядя, сунула ребёнку тряпичную игрушку.
— Ты спасла мне жизнь.
— Мы квиты.
— Уходишь?
Малыш потянул игрушку в рот, с удовольствием ухватил её розовыми дёснами.
— Руал… А помнишь, муравьи?
…До чего тёплым был золотистый песок на речном берегу, под обрывом! В песке этом ползали, обуянные азартом, двое подростков, а между ними, на утрамбованном пятачке, разворачивалось муравьиное сражение. Чёрными муравьями командовала Ящерица, а юный Марран — рыжими… Некоторое время казалось, что силы равны, потом рыжая армия Руала отступила беспорядочно, чтобы в следующую секунду блестящим манёвром смять фланг чёрной армии, прорвать линию фронта и броситься на растерявшуюся Ящерицу.
— А-а-а! Прекрати!
Муравьи взбирались по голым загорелым щиколоткам… Она прыгала, вертелась волчком, стряхивая с себя обезумевших насекомых. Марран сидел на пятках, утопив колени в песке, и улыбался той особенной победной улыбкой, без которой не завершалась обычно ни одна из его выходок…
— Ну и целуйся с муравьями своими! — кричала она обиженно.
— Ну, целоваться я хочу с тобо-ой…
И он набил полный рот песка, ловя её ускользающие, смеющиеся губы, пытаясь удержать вёрткое, как у ящерицы, тело, остановить хоть на миг, почувствовать, как с той стороны тонких полудетских рёбер колотится сердце, колотится и выдаёт с головой её радость, возбуждение и замешательство… Пересчитать песчинки, прилипшие к бёдрам и коленкам, запутавшиеся в растрёпанных волосах…
Куражился осенний ветер. Поодаль ждал Март, её муж, ждал, не замечая судорожно стиснутых пальцев. Ребёнок слюнявил тряпичную куклу.
— Муравьи? Нет, кажется, не помню.
Тучи то и дело перекрывали солнце, и тогда казалось, что кто-то накинул тёмный платок на огромную лампу.
— А… Как ты дразнил меня, помнишь?
…Изумрудная ящерица на плоском камне. Оранжевые бабочки над зелёной травой… Она умела тогда превращаться в ящерицу, и только в ящерицу, и мальчишка смеялся:
— А в стрекозу можешь? А в саламандру? А в дракона?
— Ну, хватит, Марран! Можешь больше не приходить!
Он поймал её и оторвал тёплый, подрагивающий хвостик, повесил на цепочку и носил на шее, ощущая ежесекундно, как он щекочет его грудь под рубашкой…
Она злилась до слёз. Это было раньше, давно, давно, ещё в детстве…
— Нет, не помню, Ящерица. Не помню.
От рощи несло сыростью; Ильмарранену казалось, что он врос в пригорок, врос, заваленный листьями по колено.
— А река, форели? Вспомни, Марран!
…Река была тёплой, кристально чистой, и в самую тёмную ночь он различал в потоке плывущую впереди серебряную форель.
Он и сам был форелью — крупной, грациозной рыбиной, и ему ничего не стоило догнать ту, что плыла впереди.
Она уходила вперёд, возвращалась, вставала поперёк реки, кося на него круглым и нежным глазом. Он проносился мимо неё, на миг ощутив прикосновение ясной, тёплой изнутри чешуи, и в восторге выпрыгивал из воды, чтобы мгновенно увидеть звёзды и поднять фонтан сверкающих в лунном свете брызг.
Потом они ходили кругами, и круги эти всё сужались, и плавники становились руками, и не чешуи они касались, а влажной смуглой кожи, и весь мир вздрагивал в объятьях счастливого Маррана…
А потом они с Ящерицей выбирались на берег, потрясённые, притихшие, и жемчужные капли воды скатывались по обнажённым плечам и бёдрам…
Он перевёл дыхание. Воспоминание поселилось в нём, заслонило осенний день, и сильнее затянулся внутри него тугой болезненный узел.
— Форели?
Он вспомнил, как мягко светит луна сквозь толщу вод, как хорошо смотреть на неё из глубины прозрачной реки.
Март уже стоял рядом — бледный, осунувшийся, встревоженный. Попробовал взять Ящерицу за плечи:
— Стель, пойдём…
Ребёнок у неё на руках выронил игрушку и завозился возмущённо. Март подобрал куклу и смял её в руках:
— Ну, пойдём… Пойдём, мальчишка будет капризничать… Пойдём…
Другая рука отстранила его.
— Оставь… — тихо произнёс Легиар.
Руал встретился с Лартом глазами. Март потянулся было взять ребёнка, но Ящерица не отдала. Так и остались стоять, как стояли — между ними посапывал, пускал слюнки малыш, пытаясь ухватиться за Руалову рубашку.
— Ты… Руал, зачем ты меня… позвал?
