— Да…
— Мы… сейчас у отца, ему совсем плохо. Освобожусь и приеду помочь тебе с уборкой, ладно?
— Не нужно. Сейчас приедет целая бригада. Отец вызвал. Скажи Маше, что заеду за ней, как освобожусь. Если батя не заберет у меня на хрен машину, телефон и все остальное. Думал, его порвет, когда он увидел лифчик на люстре.
— Ч-что? — Я попытался изобразить удивление.
— Это не самое страшное. Кто-то выжрал его коллекционное шампанское, побил посуду и нагадил в бассейн. Еще я нашел два косяка во дворе и успел спрятать, пока меня опять не подписали под торчка.
— Ничего себе…
— Только что приходил наш участковый, Василий Степаныч. Я подумал, что мне конец, но он, оказывается, пришел за фуражкой. Точнее приполз, помятый весь, велик свой, говорит, где-то потерял. Я даже узнал его не сразу. Сбили мы его фуражку с дерева палкой, он ее хвать и убежал. Не понимаю, он-то как у меня дома вчера оказался?
— Не знаю, — чешу лоб так сильно, будто это способно все исправить или хотя бы избавить меня от похмелья.
— Что за хрень здесь творилась? — Говорит он так громко, что у меня едва не закладывает уши. — Если найду виноватых, задушу своими собственными руками!
Анна
— Солнцева, скажи, что у тебя есть объяснение своему опозданию, — бросает на ходу Людмила Геннадьевна, управляющая нашим кафе, по пути в свой кабинет.
— Да, — мычу ей в ответ, бросаю сумку на стул, надеваю форму. — Мою кошку переехал поезд.
Женщина хмыкает.
— Думала, у тебя собака.
— Ага, — сразу нахожусь я, — теперь только она, родимая, и осталась.
— Как дела? — Спрашивает Юля, работница холодного цеха. Она работает с утра до обеда, потом на смену ей обычно приходит Машка.
Девушка стоит и аккуратно заворачивает толстенную тортилью, время от времени бросая на меня озадаченные взгляды. Оборачиваюсь и вижу на ее лбу мишень. Мое сознание рисует ее. Никогда не спрашивайте у опухшей не накрашенной женщины с утра, как ее дела. Слышите? Ни-ког-да!
— Да прекрасно. — Ворчу я, завязывая за спиной маленький передник. — Лучше не бывает.
Три часа сна. Адское похмелье. И приправленное чувством вины настроение. Что мне еще нужно было сказать?
Иду в зал. Благодарно киваю Рите, второму официанту — девушка героически взяла на себя заботу о моих столиках. Мы всегда выручаем друг друга, а еще я молчу, что она ворует. Хотя в кафе обычно воруют все, это нормально. И всем сходит с рук. Официанты воруют посуду, пепельницы, салфетки и прочую мелочь. Повара могут каждый день таскать домой самые отборные продукты. Сетками. Даже посудомойщица уносит после смены внушительный пакет с едой. А про руководство я вообще молчу. Те тащат деньги непосредственно из кассы.
Направляюсь к посетителям за первым столиком. Внимательно выслушиваю заказ и пожелания, записываю, стараясь ничего не упустить, зачитываю вслух. Все верно. Возвращаюсь на кухню, передаю чек поварам, обращаюсь к бариста с просьбой сварить два латтэ с корицей. Снова иду в зал.
Бывают такие смены, когда тебе удается единожды за весь день прижать свой зад. Ты довольный и счастливый выходишь во двор, садишься, раскуриваешь сигарету, делаешь затяжку и… облом. Тебя вызывают. Подхожу к столику и молю, чтобы сегодня все было по-другому. Принимаю заказ.
В работе официанта самое главное — быть «воздухом», обойтись без которого невозможно, но которого не видно. Можно не улыбаться, сохранять нейтральное выражение лица, болтать с коллегами, но при этом создавать видимость незаметности. Вот тут нужен особый талант, я вам скажу. Хотя бывают и исключения — клиенты, которым важно, чтобы их облизывали. Порхали вокруг них, окружая вниманием, угождали во всем и лебезили. Определить таких личностей — тоже нужна наблюдательность. Она приходит с опытом.
Обслужив все столики, облегченно выдыхаю. Бегу в туалет умыться. Все хорошо. Когда рассказывала посетителям состав блюда, меня чуть не вырвало. Надо же было столько вчера выпить. Не знаю уж, что было написано на моем лице, но, кажется, клиентов это не смутило. Они поблагодарили за обслуживание и даже похвалили рисунок на кофейной пенке.
Вытираю лицо и выхожу из уборной. Останавливаюсь в проходе, делаю вид, что изучаю «стоп-лист» на стене кухни. Крем-суп. Повторяю про себя. Крем-суп. Брррр. Голова отказывается работать. Все время думаю о Пашке. О том, как хорошо провели мы ночь, и о том, что произошло под утро. Чувствую, как трясутся руки. Улыбаюсь. Не могу не улыбаться. Наваждение какое-то.
Его мать видела меня голой. А мне смешно. Поворачиваюсь и вижу, как повар Лиля облизывает пальцы. Меня неотвратимо мутит. Женщина отворачивается к плите, а я стою и гадаю, куда она эти пальцы засунет потом. Прохожу мимо Юли, все еще испытующе поглядывающей на меня, и подмигиваю. Свое похмелье я обсуждать с ней точно не стану.
Выхожу в зал и замечаю за угловым столиком крупного мужчину с бородой.
— Эспрессо лунго шикарному мужчине за шестым столиком! — Кричу я через весь зал, подмигиваю бариста и возвращаюсь взглядом к посетителю. Он при виде меня сияет.
Вы знали, что у всех постоянных гостей есть прозвища? Например, Борщ, Двойной Бургер, Нос, Чивас или Пробник (потому что воняет сразу всеми новинками парфюмерной промышленности). Если вы бываете где-то часто, скорее всего, и у вас оно есть. Интересно, какое же?
Иду к улыбающемуся мужчине за шестым столиком, медленно открывающему ноутбук, лежащий перед ним. Вообще-то, когда приносят еду, нужно убирать лишнее со стола, но любимым клиентам прощают и не такое. Хорошим гостям всегда больше внимания. Таким всегда найду уютное местечко рядом с окном, попрошу кухню, чтобы постарались с заказом, лишний раз улыбнусь.
Но запомните, постоянных гостей любят только, если они оставляют чаевые. Тех, кто заказывает чашку кофе и сидит потом за столиком два часа, конечно, не выгонят. Но будут тихо ненавидеть.
К Камышеву это не относится. Совершенно. У меня к нему особая любовь.
6
Паша
Спускаюсь по ступенькам вниз, на цоколь. Это звучит странно, но семнадцатая студия прячется в самом настоящем подвале. Иду по коридору, ищу нужную дверь. Меня все еще не отпускает ситуация с отцом. Он в больнице, осталось ему не долго, мать ходит вся не своя, сестра весь день рыдает. Один я совершенно растерян. И забить на все это не могу, и горевать не получается. Вот же хрень…
Под ногами хрустит песок, этаж кажется мне совершенно необитаемым, воздух сырым. Оглядываю не обшитый потолок. Интересно, зачем для репетиций они используют такое помещение? Дешево и сердито? Наверняка, из-за этого.
Иду по тускло освещенному коридору, разглядывая таблички на дверях. Едва различимый вдали звук приближается, становясь все отчетливее. Следующий участок пути хорошо освещен, по стенам тянутся трубы отопления. Воздух здесь заметно суше и теплее. Прячу руки в карманы джинсов, нервно тереблю ключи от машины.
