— По-моему здесь нет ничего нового для твоей мамы, — она проводит пальчиком по животу, скользит вниз, — она все это уже видела. — Смеется. — Но я на всякий случай закрыла дверь на цепочку.
Подмигивает, беззастенчиво повышая градус напряжения.
Когда Аня начинает движение в мою сторону, ощущаю сильное давление — плоть уже с силой упирается в корпус гитары. Приятно, когда твое тело живет своей жизнью, а у тебя вдруг появляется отличная возможность применить эту особенность на деле.
Вздыхаю, когда она подходит и резко вырывает из моих рук гитару, бросает ее на край дивана и садится на меня сверху. Чувствую ее жар и влагу, касаюсь их ладонями, впиваюсь пальцами в бедра, прижимаю девчонку к себе и жадно пью ее поцелуи.
Нам хочется большего, прямо сейчас, и мы это получим. Не раз, уверяю вас, мои друзья, не раз и не два. Сегодня я очень голоден… Очень…
Анна
— Я уже начинаю немного жалеть, что ты уезжаешь. — Говорю я, надевая очки. — На словах это все казалось чем-то далеким и несерьезным. Даже не верится.
Старая, гремящая на каждой кочке, восьмерка мчит нас к центральной площади. Настойчивые лучи утреннего солнца упрямо продираются сквозь облака и разбегаются цветными бликами по лобовому стеклу.
— Так еще не поздно, поехали со мной? — Предлагает он, поворачивая руль. — В микроавтобусе еще, кажется, оставалась пара свободных мест.
— Нет, Павлик, — намеренно дразню я, зная, как Сурикова раздражает такое обращение, — в конце недели мне пересдавать зачеты. Да и квартирку нужно подыскать. Или комнату. Придется нам все-таки потерпеть.
Открываю бутылку минералки и пью большими глотками. Мне хочется, чтобы он предложил мне съехаться, жить вместе, но Пашка молчит. Мы оба знаем, что это слишком рано. Он, наверняка, боится, что это все испортит, что своим предложением может напугать меня. Я, в свою очередь, боюсь спугнуть его. Нам просто чертовски хорошо вместе, и лучшим решением будет затащить его в свою новую квартиру и никогда не выпускать.
Пусть все само собой сложится. Черт, такое ощущение, что едет крыша. Только и думаю, как бы его скорее увидеть, в каком темном углу зажать, чтобы накинуться и долго терзать. Надеюсь, это излечимо…
Мы останавливаемся у автобуса, Пашка глушит мотор и передает ключи от машины мне. Сжимает с силой волосы на моем затылке, притягивает к себе и целует так, что внутри у меня все начинает гореть.
— Пойдем, — он берет с заднего сидения сумку и выходит.
Спешу за ним. Во рту у меня все еще остается привкус его губ, а на лице тонкий, едва ощутимый аромат пены для бритья. Пашка берет меня за руку и ведет к группе ребят, стоящих у входа.
— Привет! — Приветствует он улыбающихся парней и обращается ко мне. — Аня, знакомься, это Ник. Майк. Боря. Ярика ты знаешь.
Мы жмем друг другу руки. Я с интересом разглядываю ребят: они все такие разные, но вместе смотрятся на удивление органично. Вот что значит команда.
— Это моя Аня, — поясняет Паша, привлекая меня к себе. — А это Леся.
Кто?
Удивленно поворачиваю голову и мгновенно теряю дар речи. Сначала из автобуса появляются они. Ноги. Мать моя женщина… Да такими ногами только земли голливудские топтать! Длинные, крепкие, такие ладные и точеные, что, увидь их кукла Барби, точно бы удавилась. Они длятся и длятся, переходя в совершенно безумные татуировки с черепами и категорически бодрый зад, еле прикрытый короткими джинсовыми шортиками с рваными краями. Извините, слов других нет. Это просто издевательство! За что?
Вот с этой силиконовой… ох, ты ж Божья матерь всецарица, отрада всех грешников! Лучше бы мне ослепнуть. Как, вообще, появление человека может быть столь фееричным?
Девушка спускается по ступенькам, и я с неудовольствием отмечаю, что на талии незнакомки легко бы поместился браслетик с моей руки, такая она тонкая. При взгляде на грудь девушки чувствую острый недостаток кислорода и потребность срочно прекратить подобные эстетические мучения. Но далее выплывает ее улыбка, и я сдаюсь. Те представители женского пола, которым идет красная помада (заявляю это со всей ответственностью) определенно находятся в сговоре с дьяволом!
Когда это чудо с идеальной фигурой и шикарной копной белокурых волос, уложенных на один бок, спускается со ступеней и бросается к нам, я вздрагиваю. Когда же оно вдруг прыгает с разбегу на шею моему парню, немею. И, вполне вероятно, покрываюсь бурыми пятнами от ненависти и злости. Мои ладони сжимаются в кулаки, глаза загораются огнем всепожирающей ревности и желанием немедленной и неизбежной мести. Делаю шаг, чтобы заявить свои права, а вместо этого получаю от нее крепкий поцелуй в щеку, и… теряюсь.
Меня накрывает дымкой из духов и сладкого запаха ванили, исходящих от ее кудряшек. Мысли туманятся.
— Мне очень приятно! — Заверяет она, трясет меня за плечи и, дождавшись кивка, отпускает. — А теперь по коням! Иначе не уложимся в график. Давайте, ребята!
— Мое солнышко, — шепчет Пашка, притягивая меня за талию. — Мне пора.
— Нет-нет-нет-нет, — в панике твержу я.
Это невозможно. Вы что, правда, хотите, чтобы я отпустила его на десять дней наедине вот с ЭТИМ? С этим творением чистой красоты? Да у нее на лбу же написано ХИЩНИЦА! И я должна спокойно спать, зная, что эта цыпа вот так каждый раз прыгает на МОЕГО мужчину? Да?
Да чтоб вас драли бешеные кошки. Никогда! Почему, вообще, я ничего о ней раньше не слышала? Трудно было предупредить? Аня, пей «корвалол» и капай «визин», чтобы не ослепнуть. Хотя бы так. Я же была не готова!
— Что нет? — Удивляется Пашка, заглядывая мне в глаза.
— Машка же только ветрянкой переболела, а вдруг ты тоже вот-вот заболеешь? Нельзя же в дороге. Или это, кто-то же должен помочь мне выбрать квартиру. И перевезти вещи. И сдать долги. И вообще…
У меня больше нет предлогов для того, чтобы заставить его остаться. Для оправдания своей глупости тоже ничего не остается. Я передаю своего Пашу в ее лапы. И даже то, как он, смеясь, целует меня у нее на глазах, меня не успокаивает. Мне заранее одиноко. Уже. Вот сейчас. Понимаю, что происходит что-то непоправимое, но сделать ничего не могу. Нет сил. Задыхаюсь. Почти теряю сознание.
Он уходит, обещает звонить. Киваю. И уже через пять минут стою на площади одна, теребя в дрожащих руках ключи от его машины. Стеклянными глазами провожаю отъезжающий автобус. Еле сдерживаюсь, чтобы не кинуться следом. Еле терплю, чтобы не завыть.
Паша
Спешу в конец автобуса, чтобы в форточку помахать рукой Анютке, но там лежит груда инструментов, наваленных друг на друга. Огибаю их, показывая чудеса акробатки, дышу на мутное стекло, быстро протираю его кулаком и в получившийся просвет подставляю ладонь. Надеюсь, увидела. В этой спешке нам не удалось даже попрощаться, как следует, и, кажется, она выглядела такой растерянной, грустной, что у меня в душе теперь остается неприятный осадок, даже чувство вины. Я тоже ощущаю сейчас что-то странное: то ли совершил ошибку, то ли уже скучаю безумно… В общем, мне просто плохо.
