Могут.
Прорываясь сквозь веки, ломая преграды из ресниц, обнимая одним взглядом, обжигая страстью, надеясь на взаимность, или потухая, натыкаясь на безразличие. Они говорят без слов и никогда не врут.
Глаза, в бездну которых можно лететь всю жизнь.
Глаза, которые я предпочла бы не видеть больше никогда.
15
Паша
Для протокола: я себя ненавижу.
Механизм вполне понятен: включается член, отключаются мозги, и наоборот. Тогда в моем случае все запутывается еще больше. Мое тело только что предало мои мозги и инстинкты, но я остановился раньше, чем понял это, и все равно считаю произошедшее изменой. Взрыв мозга. Мне нужно просто убиться головой о стену, чтобы не чувствовать боли.
Огонь, горящий во мне сейчас, превращает в золу все ощущения и чувства. Я не бегу по ступеням вниз, чтобы остановить ее, не бью кулаками двери лифта, не падаю, чтобы рыдать, как сопливая девчонка. Потому что мужики так не поступают. Хотя и не все мужики поступают так, как я поступил пятью минутами ранее. Значит, я чмо. Вот и стою с бьющимся, как молот о наковальню сердцем, глядя на сомкнутые створки лифта в надежде, что все это окажется сном. Но это оказывается жестокой реальностью.
Соображаю с трудом.
Оглядываю порезанную руку, удивляюсь тому, что не чувствую тянущей боли под мокрой насквозь повязкой. Не ощущаю сейчас ничего, кроме опустошения. Нет же, все нормально. Кроме души ничего не болит. Можно на все забить, пойти закончить то, что начал, ведь терять уже нечего. Еще раз вспомнить, где и с кем Аня провела ночь, прокрутить в памяти картинки, где она стоит рядом с высоким светловолосым британцем — кумиром миллионов, представить их вдвоем. Ночью. В темноте. И чувства стыда от совершенного мной поступка отступит на второй план.
Быть негодяем, так до конца. Войти в номер, закрыть дверь и грубо отыметь эту наглую девицу. Во всех известных мне позах. Показать ей свою темную сторону, заставив охать от боли, ощущая мои жесткость, желание и жадность. Взять ее сильно, до синяков. Сука, так почему же мне совершенно этого не хочется?! Даже, чтобы на какое-то время почувствовать себя мужиком?!
В ушах словно гудят лопасти вертолета, гул стоит такой, что я начинаю искать точку опоры. Темнота наваливается, заставляя меня втянуть голову в плечи. Наконец, шагаю назад и прислоняюсь к стене, чувствуя лишь временное облегчение, сменяющееся яркими вспышками света перед глазами. Шевелю онемевшим языком, пытаясь произнести хоть звук, затем стискиваю зубы и закрываю лицо руками.
Я не плакал с того момента, как ушел отец. Уже лет десять.
Но делаю это сейчас, сам того не желая. Это совершает мой организм, а мне остается только чувствовать горячие соленые капли, скатывающиеся по щекам. И от этого я становлюсь еще более противен самому себе. Трусливая тряпка, не способная быть до конца ни мужиком, ни ничтожеством. Студень, размазня, жалкий слизняк! Урод, который думает, поступает и живет так же уродливо!
Мне хочется причинить себе столько боли, чтобы больше не быть способным причинять боль другим. Биться головой о стену до тех пор, пока не размозжится череп. Ударять себя в лицо кулаками, пока не потеряю прежний вид. Бить, бить, бить, бить. Куда девать эту боль, от которой готова лопнуть голова? Что с ней сделать? Мне хочется провалиться на месте, исчезнуть, сдохнуть.
— Это поможет, — вдруг говорит кто-то.
Открываю один правый глаз. Это Леся, она садится рядом и протягивает сигарету.
— Это никогда не помогает, — усмехаюсь я, но все же беру.
— Нам лучше пойти в номер и выйти на балкон. Иначе будут проблемы.
Соглашаюсь. Встаю и, не дожидаясь, когда девушка последует за мной, покидаю коридор. Прохожу в номер, выхожу на воздух и прикуриваю. Втягиваю горький дым, заполняю легкие жгучим табачным туманом и медленно выдыхаю. Все верно, легче не становится, но все же это действо сродни медитации. Отвлекает. Как четки, вязание, семечки или игра на гитаре — любые занятия, способные на время занять рот, руки и голову.
Леся заходит на балкон, закрывает за собой дверь и садится на стул, стоящий рядом со мной. Она разжимает кулак и швыряет вниз свои трусы. Те, не пролетев и пары метров, цепляются за какое-то дерево, широкими листьями напоминающее пальму. Колыхаются на ветру, напоминая красный флаг, и даже не собираются лететь вниз.
Девчонку это совершенно не беспокоит — она закуривает, выдыхает дым и смотрит в совершенно другую сторону, туда, где серебристые волны лениво наталкиваются на берег. Сидит в расслабленной позе, покусывает фильтр и выглядит совершенно отрешенной. Только пылающие щеки напоминают сейчас о том, как я обошелся с ней каких-то десять минут назад.
— Прости, — тихо произносит она, наконец, заметив на себе мой взгляд.
— За что? — Прищуриваюсь я.
Она смеется. Нет, серьезно.
Весело и заливисто смеется, пряча красные глаза под пушистыми ресницами. В этот момент меня посещает мысль о том, что, если ей отрастить волосы на том боку, где они были выбриты, собрать их в хвост, переодеть Лесю во что-то поприличнее, то она будет ничем не примечательной девчонкой. Самой обычной. Когда вдруг понимаю, что с ней случилась самая настоящая истерика, уже поздно — слезы, смешиваясь с тушью для ресниц, черными дорожками уже прокладывают путь по щекам к шее.
— Эй, — сажусь перед ней на корточки, сухим участком обернутой вокруг руки повязки, стираю влагу с ее лица, — и ты меня прости, ладно?
— За то, что не захотел трахнуть меня? — Смеется она, подмигивая. Делает глубокую затяжку и кашляет. — Или как там у вас это называется? Познать радость любовного соития?
Мне приходится дождаться, когда она перестанет хохотать.
— Нет.
— А ведь все верно, — продолжает Леся, размазывая слезы по щекам. — Таких, как я, можно только трахать. Нет-нет, не качай головой, я же знаю. Не дурочка. Просто до этого никто не отказывался. — Горькая ухмылка печатью ложится на ее лицо. — Ни в жизни, ни по работе.
— По работе?
— Или ты думал, что в этом бизнесе все по любви? Или, боже упаси, благодаря таланту? — Она шутливо отмахивается, всхлипывая. — Нет. Когда ты звезда, можешь требовать или решать что-то сам, но сначала условия диктуют тебе, сечешь? Толстые продюсеры с волосатыми лапами и липкими пальцами, устроители мероприятий, владельцы студий… И только когда ты будешь нужен публике, а не она тебе, когда на тебя пойдет зритель, на твое имя, сам сможешь трахать того, кого захочешь. Все просто.
Что. Говорят. В. Таких. Случаях?
Пока она смотрит куда-то вдаль, я оседаю в буквальном смысле слова, решая, как нужно реагировать на это неожиданное признание.
— Лесь… есть же другие пути, они должны быть. — Шепчу я, видя, как сигарета пляшет у нее меж пальцев. — Они не такие короткие, но ведь со временем можно добиться всего, чего захочешь. Особенно если есть талант, как у тебя. Ты о чем, вообще, сейчас? Я подумал…
