Осматриваюсь, чтобы не наступить случайно на какие-нибудь провода, отхожу назад и осторожно сажусь на краешек стула.
— Не то, чтобы меня раздражали клавишные с тех пор, — продолжает Леся, проводя двумя пальцами по черно-белой панели слева направо, извлекая из инструмента весь спектр звуков, — но пусть этим занимаются волшебники типа нашего Ярика. Для него клавиши как продолжение рук. И иногда мне кажется, что это синтезатор на нем играет, а не наоборот. Забавно, да?
Она смотрит на меня, но я не отвечаю. Сверлю ее взглядом, заставляя отвернуться. Тогда Леся идет к ударной установке:
— Барабаны. — Задевает ладонью самый большой и пузатый. — Тарелочки. — Поигрывает ногтями по одной из них, наслаждаясь получившимся дребезжащим звуком. — Они и бас-гитара задают ритм композиции. Кажется, что это намного проще, чем играть на электро-гитаре, но это только поверхностное видение. На самом деле нужно тонко все чувствовать, выкладываться полностью и удивлять самих себя. Только так музыка становится магией.
Блондинка берет палочки, садится и с ходу выдает такое, что мне кажется, будто прежде мои уши были залиты цементом и не выполняли функций, для которых они предназначены. Мороз бежит по коже. Каких-то секунд десять, маленький проигрыш, но оживают не только барабаны с тарелками, но и весь воздух в помещении.
Выпрямляюсь, расправляю плечи. Хорошее представление, но что она хочет этим сказать?
— Иногда на концерте так завожусь, что начинаю раскидывать барабаны Ника по сцене. Тогда ему приходится периодически подпрыгивать и делать шаг в сторону, чтобы дотянуться до них и доиграть мелодию до конца. — Она закрывает глаза, будто вспоминая. — Честно сказать, порадовалась, когда он со своей женой решил разойтись. — Леся откладывает палочки и широко улыбается. Только вот улыбка выходит какой-то натянутой и вымученной. — Я же столько сил положила на то, чтобы собрать группу. Так хотела, чтобы все были преданы делу, выкладывались на сто процентов. Скажешь, эгоистка? Да. Даже отрицать не буду. Слишком много жертв, понимаешь? Я бросила учебу ради музыки, продала отцовскую квартиру, совершила много других… неприятных вещей. У меня ничего в жизни и не было больше, кроме гитары, комплекта струн к ней и возможности записать пару песен. Мне так хотелось, чтобы все это было не зря. Не зря, понимаешь?
Она встает и идет к большому черному чехлу, достает оттуда блестящую белую гитару, садится, кладет ее на колени, подцепляет шнур.
— Знаешь, кто на ней играет?
— Нет.
— Это гитара Майка. Сейчас будет очень громко.
Поворачивает какие-то рычажки на большом черном приборе, похожем на чемодан с рычажками, на корпусе которого белыми буквами выведено «Fender». Небрежно задевает медиатором, зажатым в пальцах правой руки, струны и смеется, когда я вся съеживаюсь от завывания, раздающегося из колонок. Она закрывает струны ладонью, и мои мучения прекращаются, чтобы начаться вновь. Теперь Леся ставит какие-то аккорды левой рукой, быстро перемещая ее по грифу вверх и вниз, и громкие звуки начинают складываться в мелодию, но и они тут же обрываются.
— Вот так мы с Майком обычно сидим здесь часами, придумывая мелодии на мои слова. Знала, что твой Паша тоже пишет песни?
Мне становится стыдно, но деваться некуда. Отвечаю прямо:
— Нет.
Она устраивает гитару удобнее на своих коленях, склоняется и замирает прежде, чем начать играть.
— Первую акустическую гитару мне подарил дедушка. Самую простецкую, помню внутри была бумажная наклейка «Изготовлено в Кунгуре». Мне нравилось сидеть на подоконнике, смотреть вниз, на улицу, заполненную людьми, и стирать пальцы в мозоли, пытаясь сыграть, например, «Кукушку» Цоя или «Металлику». Петь я тогда еще даже не пыталась.
Леся начинает тихонько задевать струны, будто щекоча их медиатором. Мелодия получается романтичной и течет неспешно, словно ручеек. Меня охватывает знакомое ощущение, как тогда на концерте, когда казалось, будто с каждой новой нотой из меня вытягивают частичку боли и вливают глоток новой жизни, чистой и светлой. Она продолжает наигрывать что-то лирическое и тягучее, заставляющее меня дрожать, пока вдруг не тянется губами к микрофону и поет:
Чужие улицы,
Чужие голоса-а-а.
Обогну весь
Земной ша-а-ар,
Ведь нам
Есть,
Что спаса-а-ать.
Она зажмуривается, но ее руки продолжают совершать какой-то безумный проигрыш, заставляя гитару визжать и стонать. И, наконец, вступает уже громче:
Без сна и отдыха,
Километры в пути,
Ступни
В кровь изодраны,
Но я (а-а-а-а)
Я продолжу идти-и-и.
И взрывается, не замечая моих глаз, из которых готовы литься слезы:
По краю вселенной
С осколком мечты,
С одной только мыслью,
С одной только мыслью…
Мм-м-мм-м…
И далее медленно и чувственно:
Что где-то есть Ты.
Где-то есть Ты.
Песня обрывается внезапно. Так же быстро, как и началась.
— Это он написал. — Говорит она просто.
— Кто? — Хрипло спрашиваю я.
— Суриков твой, — подмигивает Леся, обрывая ребром ладони дрожание струн. — Пока ехал домой.
Она встает, бережно, словно новорожденного, откладывает в сторону гитару, нагибается и достает откуда-то большой пакет. Тот кажется абсолютно невесомым. Так и есть. Когда принимаю его в свои руки, понимаю, что он легкий, и внутри что-то шуршит. Заглядываю в щелочку и вижу много смятых клочков бумаги.
Спрашиваю:
— Что это?
— Его песни. О тебе.
Во рту ужасно пересохло.
— Обо мне?
— Да. Нам пришлось поползать по салону автобуса, чтобы собрать все. Даже перевернули мусорную корзину и полностью отсортировали помои, спасая его шедевры. После твоего отъезда мы боялись даже подходить к нему, так он был взвинчен, зол и расстроен.
Прижимаю к себе этот пакет, все еще не понимая, зачем она все это делает.
— Мы с ним поговорили и решили… — начинает Леся.
— Мы тоже с ним однажды решили, — усмехаюсь я, брезгливо оглядывая ее.
Девушка закусывает верхнюю губу и устало падает на стул напротив.
— Понимаешь… Мне ни к чему обелять себя. Я — взрослый человек, который ведет себя, как пожелает. В том числе, могу позволить себе быть сукой тогда, когда этого хочу, и не буду сетовать на то, что это жизнь сделала меня такой. Или жестокий бизнес во всем виноват. Нет. — Она начинает теребить красный кожаный браслет на запястье. — Паша понравился мне еще на вечеринке у Димы. Меня поразило его чувство ритма, его талант. То, как он легко подхватывает те песни, которые даже не пробовал играть прежде. Сразу пришла мысль о том, что нам нужен такой парень на замену Боре… А потом познакомилась ближе и поняла, что он очень сильный. В нем есть какой-то стержень. Пашка прямолинейный, вспыльчивый, открытый, но такой добрый и преданный… аж жуть!
