— Пойдем. — Беру ее крохотную ручку в свою, боясь, что она оттолкнет.
Но этого не происходит. Аня послушно идет за мной, не произнося ни звука. Хватаю ее сумку с дивана, закидываю себе на плечо и по пути жму руки ребятам:
— Спасибо. Спасибо, Димон. Маша. Спасибо, ребята, нам нужно выгулять… ну, вы помните…
И под дружный смех вывожу любимую девушку на темную улицу, поливаемую лишь тусклым желтым светом фонарей. Идем к машине, открываю пассажирскую дверь, достаю оттуда большой букет ирисов и несмело протягиваю ей:
— Не при таких обстоятельствах я хотел подарить тебе свой первый букет, прости.
Черт. Черт. Черт!
В магазине это выглядело естественным: синие ирисы под цвет ее глаз. Теперь смотрится бредово. Почему синие? Почему не розы? Зачем ей, вообще, цветы, когда нужны слова? А у меня их нет. Могу разве что миллион раз повторить глупое «прости» и сложить голову на гильотину.
— Спасибо, — просто говорит она и зарывается в них носом.
Блин, я даже не знаю, чем они пахнут. И пахнут ли, вообще.
Мы садимся в машину, едем к ее дому в полной тишине, так же молча поднимаемся по лесенкам. Когда Аня открывает дверь, нам навстречу выбегает маленькая собачушка, бросается мне в ноги и пытается звонко гавкать. Получается у нее забавно: такая кроха, и такая бесстрашная.
— Привет, — приседаю и замираю, позволяя ей себя обнюхать. — Какая ты бородатая. Давай знакомиться? Ой, она меня лизнула.
— Смотри, как бы не цапнула, — замечает Солнцева, снимая обувь. — Хочешь, погуляй с ней, пока я сделаю нам чай.
Чай. Звучит обнадеживающе.
— Давай, — беру поводок, и собачка тащит меня вниз по ступеням.
Очень смешной песик. Едва выбежав на улицу, Ветошь облаивает всех огромных собак, загоняет на деревья всех окрестных кошек, заставляет меня обогнуть все кусты за домом, покружить вокруг каждой клумбы и только потом с деловым видом семенит к подъезду.
Мы поднимаемся, входим, в квартире было тихо. Отцепляю поводок, снимаю кроссовки, оглядываюсь. Кухня, гостиная, туалет. Не разгуляешься. Все выглядит таким ветхим, что даже не верится, что в этой избушке может жить кто-то молодой. Время здесь будто остановилось еще в семидесятых.
— Я здесь, — доносится из комнаты.
Захожу в нее и вижу Аню, лежащую на диване прямо в одежде.
— Ты побледнела. — Подхожу, беру со старенького кресла подушку и подкладываю ей под голову. Сажусь рядом.
— Умоталась за день, почти ничего не ела. Голова закружилась. — Она пытается улыбаться. — Да нормально все, не смотри так.
— Устала?
— Ага.
Грохот моего сердца на миг утихает.
— Хочешь, я тебе чаю сделаю?
— Нет. — Ее улыбка вышибает из меня всю уверенность. — Покормишь Ветку? Корм там, в шкафу, ты найдешь. — Хочу встать, но Аня берет меня за руку. Сажусь обратно и внимательно смотрю в ее глаза. В них усталость, печаль и тихая нежность. — Подожди, посиди со мной.
— Да. — Забываю все слова, которые собирался сказать. — Ты же хотела поговорить?
— Ну, да. — Отпускает мою руку. — Почему ты не говорил мне, что пишешь песни?
— Я? — Меня охватывает смущение. — Да… да в общем-то… и не пишу… и разве это песни? Нет, это так, ерунда.
Аня улыбается. Ее волосы совершенно безумного цвета разметались по подушке, тушь под глазами растеклась темными кругами, точно как у панды. И все равно, она прекраснее всех, кого я когда-либо видел. Такая нежная, такая милая, хрупкая.
В тишине комнате жалею лишь о том, что не слышно, как в моей душе играет скрипка, когда смотрю на нее. Как ее звуки останавливают время и уносят меня в другое измерение, как инструмент поет и плачет, и как к этой грустной мелодии подключается невидимый рояль, и меня разрывает на части от любви.
— Я слышала, — хрипло говорит Аня.
— Слышала?
— Про «Где-то есть Ты»…
На моем лице не остается, наверное, не единого участка кожи, не покрытого теперь густым румянцем. Опускаю лицо в свои ладони.
— Мне Леся спела. Они с Майком сочинили музыку к твоим стихам.
Осторожно выглядываю между пальцев. Нет, она не шутит. Уголки ее губ приподняты в легкой полуулыбке.
— И мне понравилось.
— Ань, прости меня. — Стекаю на пол, не чувствуя веса своего тела, делаю огромное усилие над собой, чтобы смотреть ей прямо в глаза, когда говорю эти слова. Будто сдвигаю голыми руками огромные камни, настоящие валуны. — Прости меня за все. Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Не хочу жить, если ты не будешь рядом. Буду ждать столько, сколько нужно, если ты дашь мне хоть маленький шанс. Малейший. Прошу. Я люблю тебя сильнее жизни. Люблю. Люблю.
Не отдавая отчета своим действиям, опускаю голову ей на грудь и целую руки. Целую, целую. Каждый сантиметр кожи, каждый пальчик, каждый ноготок. Не останавливаюсь даже тогда, когда чувствую соленый привкус и понимаю, что это мои собственные слезы. Прижимаюсь к ее ладоням, понимая, что недостоин, держусь за них, боясь, что больше никогда не смогу прикоснуться. Реву, как мелкий пацан. Ненавижу себя и реву.
— Паш, — она все-таки осторожно выдергивает одну руку и через секунду едва ощутимо опускает ее на мою голову, медленно проводит по волосам, еще раз и еще. Когда продолжает говорить, ее голос заметно дрожит. — Я думала, что не смогу даже смотреть на тебя.
— Прости.
— Думала, не захочу даже слышать.
— Прости меня…
— Прежняя Аня бы даже в твою сторону не взглянула.
— Пожалуйста, прости…
— Не знаю, что заставляет меня разговаривать сейчас с тобой. Это что-то явно сильнее меня. И я все равно не могу. Понимаешь? Не могу.
Поднимаю голову и вижу, как слезы бегут по ее щекам, вытираю их пальцем большой руки.
— Я буду ждать столько, сколько потребуется. Да хоть всю жизнь, Аня. Сделаю все, что попросишь. Только, пожалуйста, дай мне хоть маленький шанс. И я докажу.
Она всхлипывает и выдыхает так, будто вместе с воздухом по горлу проталкивает стекло.
— Вернись в музыку. Запиши с ребятами альбом.
Моя рука застывает на ее щеке.
— Что?
Несколько раз кивает.
— Думаю, в этом твое будущее. Я не хочу, чтобы из-за меня ты отказался от него.
— Ты хочешь, чтобы я вернулся к ним?
— Да. Помоги им записать альбом. А там посмотришь, как дальше быть.
С шумом выдыхаю.
— Нет.
Она облизывает пересохшие губы.
— Почему?
— Нет. Просто нет.
