Димка виновато пожимает плечами и косится на меня.
— Дай мне тоже сигаретку, — хрипло прошу я, усаживаясь на стул.
Он сначала тянется к внутреннему карману, потом опускает руку и смотрит на разбросанные по столу коробки. Бросает на Машу вопросительный взгляд. Та уже крутит у виска:
— С ума сошла?
Я тяжело вздыхаю и обреченно тяну руку к заботливо начищенным Димой орехам, сложенным горочкой на блюдечке. Надо же, аппетит должен был напрочь пропасть, а он наоборот…
— Уже есть подозреваемые? — Еле сдерживая улыбку, совершенно серьезным тоном спрашивает меня Калинин.
Вот. Поэтому нельзя ставить мужчин в известность. Особенно таких, как этот чертов клоун.
— Дима! — Восклицает Маша, хлопая его по плечу. — Блин, и зачем ты коньяк достал?
— Да я переживал чего-то за вас, глотнул немного. Вместо корвалола. Успокоиться.
— Давай мне тоже, — обессиленно протягиваю руку.
Мне тоже нужно успокоиться.
— Аня! Как ты можешь? — С таким звуком обычно включается циркулярка. Или бензопила. — Тебе нельзя пить! И курить теперь нельзя. И нервничать. И много чего еще.
— Маш, — устало вздыхаю, подпирая припухшее от слез лицо ладонью. — Я еще ничего не решила. Не знаю, стоит ли…
— Аня… — Она бросается ко мне и загораживает собой весь вид на орехи. — Аня, это мой племянник. Что значит, не решила? Ты не можешь так поступить. Он же жи-вой!
— Ну, это вряд ли. — Выдыхаю я. — Вполне вероятно, там ничего и нет.
Закрываю глаза руками.
— Ты сейчас просто не в себе. — Сурикова делает какие-то знаки своему парню. Слышатся его шаги. — На вот, попей водички. Успокойся. Все будет хорошо. Вы поговорите с Пашей, он обрадуется, вот увидишь.
— Нет! — Восклицаю, расплескав почти полстакана. — Не говорите ему ничего!
— Почему? — Мягко спрашивает меня подруга. Дима садится на стул рядом с нами. — Паша должен знать.
— Не-е-ет, — дрожу я, — не хочу вот так. Не хочу, чтобы из-за ребенка. Это неправильно. Люди не должны быть вместе из необходимости, понимаешь?
— Аня, он же тебя любит!
— Никто из вас ему не скажет, понятно?
Маша замолкает, явно не согласная с таким моим решением. Вижу по ее глазам, что не сможет молчать. Что будет приставать ко мне, как банный лист, пока не решу оставить ребенка, и не расскажу обо всем ее брату.
— Дайте мне время.
Они оба кивают, поглаживая меня по плечам. Времени теперь будет предостаточно. Целых девять месяцев. Или уже восемь? Или?
Наверное, мне лучше сходить к врачу…
21
Паша
Пот застилает глаза, в носу щекочет от пыли, но почесаться нет ни единой возможности — руки по локоть в мазуте. Вытираю лицо о собственное плечо и продолжаю работу. Осталось поменять последний ступичный подшипник, и двухдневная работа будет окончена. В автосервисе с нормальным подъемником и хорошей смотровой ямой управился бы часа за четыре, но пришлось проситься в гараж к другу, как итог — затрахался бегать с обычным домкратом и совершенно потерял счет времени.
Чертова ветрянка тоже не дает покоя, гадкие болячки совсем не торопятся заживать. Язвы на спине зудят, будто их кто-то солью посыпает. Ну, да, точно — соленый пот льет с меня градом, разъедает и разъедает их все сильнее. Еще и влажно в сыром гараже и так же душно, как за воротами. А там, за ними, настоящая июньская жара.
Снимаю стойку, откручиваю шаровую опору, беру кувалду. Выбиваю старый подшипник с помощью приспособы, которую придумывал, наверное, целый час. Соорудил что-то вроде набалдашника, такой, чтобы шлепнуть со всей силы, и тот выпал. В сервисе все это делается прессом секунды за три, мне же приходится раз за разом со всей силы ударять, держа кувалду сразу обеими руками, но прикипевший подшипник никак не выходит.
Во все стороны летят искры, но я продолжаю бить с размаху. Кажется, дело медленно, но сдвигается с мертвой точки. Есть вероятность, что я потеряю слух, потому что уши закладывает мощно, но это все на самом деле мелочи по сравнению с облегчением, которое приходит, когда подшипник, наконец, вылетает. Ура…
Забиваю в ступицу новый, ставлю на место стойку, сверху прикручиваю опорник, снизу шаровую опору. Затягиваю ступицу гайкой «на тридцать два», беру трубу и подтягиваю сильнее. И еще сильнее, чтобы эта гребаная ступица не открутилась больше никогда.
Ставлю колесо, закручиваю болты, опускаю домкрат. Вроде все. Фух. Тяжело опускаюсь на бетонный пол, подтаскиваю обрубок дерева и подкладываю под задницу. Вытираю перепачканные мазутом руки о старую тряпку. Можно, конечно, спуститься в яму, еще раз протянуть все болты, но я и так сделал эту работу дешевле, чем сделали бы в сервисе. Почти раза в два. Пусть катится со своей ржавой помойкой на все четыре стороны.
Чувствуя, что вот-вот сдохну, выгоняю машину из гаража и звоню клиенту. Нужная сумма почти собрана. Я — молодец.
— Павлик, сынок, это ты?
Мама бросает все свои дела на кухне, чтобы встретить меня в прихожей. Приветствую ее усталой улыбкой, наклоняюсь, чтобы скинуть кеды. Черт, мне срочно нужно в ванную: воняю, как вокзальный бомжара. Выгляжу явно не лучше, судя по тому, как она меня разглядывает.
— Привет, — говорю я, понимая, что молчание затянулось.
— Где ты был? — Мама протягивает руку, чтобы пригладить мои волосы. Совсем как в детстве, но мне по-прежнему комфортно — забота даже для взрослого человека не бывает лишней. Материнские прикосновения всегда уютны и приятны. Тем более, никто сейчас не видит, как я опускаю голову и прикрываю глаза, чувствуя себя большим ласковым теленком. — Паш? Опять мазутом воняешь. Думала, ты за голову взялся, на учебу пошел, а ты третий день подряд из гаража не вылезаешь.
Проводит мягкой ладонью по моей щеке, заросшей колючей щетиной.
— Ма-а-ам, — мычу я, наклоняясь и утыкаясь лбом в ее лоб. Держу руки на весу, боясь испачкать ее кофточку. — Да был я в колледже. Был. С утра.
Делаю шаг назад, улыбаясь.
— Ты дома-то ночевал? Я со смены пришла — твоя постель даже не расправлена.
Протискиваюсь между ней и стеной в надежде спастись от расспросов в ванной.
— Думаешь, я не в состоянии заправить за собой постель?
— Врешь ты все. — Она складывает руки на груди, пытаясь казаться недовольной, но от меня не ускользает тот факт, что мама стала выглядеть моложе и свежее. Ей явно пошло на пользу избавление от обузы в виде бывшего мужа-алкаша, лежащего при смерти и постоянно требующего внимания. — Тебе, Павел, лежать дома нужно, болячки свои лечить, а ты опять гайки крутишь! Еще и не ешь ничего. Совсем себя не бережешь, сын. Зачем тебе это? Закончи нормально учебу, найди работу. Если деньги нужны, я дам.
