Инна кивнула, поймав себя на том, что любуется молодым человеком. Неужели она, незаметно для себя самой, стала одной из этих матрон среднего возраста, падких на юных любовников?
— Кстати, может, нам перейти на «ты»? — внезапно спросила Инна.
Тимофей, подняв на нее глаза, улыбнулся и ответил:
— С удовольствием!
Инна, чувствуя себя глуповатой школьницей, спросила:
— Может быть, сделать еще кофе?
Сосед Тимофей расхохотался:
— Нет, кофе, пожалуй, не надо. И блинчиков тоже. Но не откажусь от чая. Однако если разрешишь дать совет — зайди сначала к сыну, он ведь тебя ждет.
Встрепенувшись, Инна оставила Тимофея в гостиной, а сама поспешила в спальню Женечки. И лицезрела следующую картину: Олеся, устроившаяся в кровати рядом с Женечкой, мирно спала, а ее сын, видимо, изъяв из руки няни сборник сказок, шевеля губами, читал.
— Мамочка, тихо! — произнес сын, прикладывая к губам палец и косясь на спящую Олесю. — Она так устала, бедняжка.
Инну разобрал смех — подобные выражения Женечка наверняка почерпнул в сказках, которые обожал. Она опустилась на кровать с другой стороны и, забравшись под легкое одеяло, прижалась к Женечке.
— Тебе почитать на сон грядущий? — спросила она, а сын, мотнув головой, продолжил чтение самостоятельно. Инна, любуясь своим мальчиком, поцеловала его в висок и пригладила непослушные кудри, а Женечка, отодвигаясь от нее, заявил:
— Мамочка, давай без телячьих нежностей! Я уже большой!
Инна сдержала вздох, а ведь сын прав: он в самом деле уже большой. В конце декабря ему исполнится десять.
Что, конечно, не отменяло того факта, что для нее он всегда будет ее маленьким сыночком. А для отца…
Для отца он всегда останется этим уродом.
Шевеля губами, Женечка продолжал чтение, Инна, наблюдая за ним, вдруг поняла, что глаза слипаются: день был крайне суматошный.
Но тут ее привел в чувство вопрос Женечки:
— Он тебе нравится, мамочка?
— Кто? — встрепенулась Инна, а сын, по-прежнему смотря в книгу, уточнил:
— Сосед Тимофей.
Инна вместо ответа снова поцеловала мальчика, на этот раз он не сопротивлялся, удовлетворительно заметив:
— Значит, нравится, мамочка. А он теперь будет моим папой?
Инна, поджав под себя ноги, уселась на кровати, и мягко, но настойчиво забрав у сына книгу, положила ее на одеяло.
— Золотце, у тебя ведь уже есть папа…
Женечка, поморщившись, ответил:
— Но ведь он нас не любит, мамочка? А зачем нам такой? Не лучше ли завести нового?
Вопрос был хороший: в самом деле, не лучше ли? И что, собственно, было препятствием? Как говорится: сорок пять — баба ягодка опять. Только ей вот должно исполниться пятьдесят, но разве это что-то меняет?
Внезапно в голову пришла зловещая мысль о том, как будет звучать эта расхожая залихватская присказка о сорокапятилетней бабе-ягодке на немецком…
— Ну что ты, золотце, — попыталась перевести тему Инна, — родителей ведь не выбирают. Да, наш папа не идеален, это верно, однако его уже не изменишь…
— А зачем он нам тогда такой вообще нужен? — продолжил спокойным, каким-то даже чересчур спокойным тоном Женечка.
Действительно, зачем? Ведь сын прав: пока не поздно, надо было уйти, порвать с этой жизнью, которая никогда, собственно, и не была ее жизнью, а была жизнью Геннадия, и начать свою собственную.
Пусть даже и в пятьдесят.
Главное, с тем человеком, которого полюбит она сама и который полюбит ее. При мысли об этом она почему-то вспомнила поцелуи с соседом Тимофеем в кабинете. Спрашивается только, отчего?
— Ну, понимаешь, лучше все же такой, чем какой-то иной. Ведь новый может оказаться хуже…
Инна сама знала, что объяснение это для идиотов. И пусть у ее сына синдром Дауна — идиотом Женечка не был точно.
— А вдруг он окажется лучше, мамочка?
Да, вдруг? Инна поняла, что ей нечего возразить. Все последние годы, не менее десяти, а, быть может, и все пятнадцать, если даже не двадцать, она, вместе с Геннадием становясь богаче, могущественнее и влиятельнее, с той же поразительной скоростью теряла то, чего раньше, в те времена, когда они ютились в общежитии или, полные надежд, начинали свое первое дело, у нее было в избытке: свободу.
— Ну, может и окажется. Но понимаешь…
Инна смолкла, потому что Олеся повернулась на другой бок, вообще-то, очень хотелось, чтобы эта соня продрала глаза — тогда бы представилась отличная возможность прекратить тягостную беседу с собственным девятилетним сыном под благовидным предлогом.
Но Олеся, промурлыкав, продолжила спать.
— Так что же, мамочка? — произнес Женечка, который умел быть на редкость настырным.
Весь в отца.
— Понимаешь, это не так просто. В особенности когда твои мама и папа так долго живут друг с другом.
И когда у них так много денег, которые надо делить в случае развода.
— А почему не так просто? — задал вполне логичный вопрос сын, и Инна, схватив сборник сказок, заявила:
— Давай я тебе лучше почитаю. На чем ты остановился?
В глаза бросились витиеватые строчки какой-то сказки: «…королева больше не любит короля, поэтому задумала она его отравить и возвести на престол своего брата-колдуна…»
Быстро отложив книжку в сторону, Инна спросила:
— Золотце, а отчего ты завел этот разговор? Разве тебе не хочется, чтобы папа и мама были вместе?
— Хочется, — ответил Женечка, — но ведь вы уже давно не вместе, мамочка, и не собираетесь быть вместе. Так не лучше ли не мучить друг друга?
О, конечно же, лучше — как сын прав!
— И меня, мамочка, тоже не мучить…
Инна в ужасе уставилась на сына. Господи, ведь она все эти годы была уверена, что он… что он ничего не знает, ничего не видит, ничего не понимает. Что он маленький. Что он занят своими детскими проблемками. Что он, в конце концов, не такой, как все, и поэтому не видит очевидного.
А Женечка замечал то, на что нормальные люди часто не обращали внимания…
— Сынок, извини, я не знала… — пролепетала Инна, пытаясь обнять Женечку, но тот снова отстранился и заметил:
— Мамочка, я же сказал — без телячьих нежностей. А скажи, мамочка, что будет, если папа умрет?
— Умрет? — Инна подумала, что ослышалась. — Но почему папа должен умереть?
Сын никогда прежде не говорил с ней о смерти, да и со смертью пока что, слава богу, не соприкасался — даже ни на чьих похоронах не бывал.
