Инна, вздохнув, отхлебнула ароматного чая и проговорила:
— Дело в том, что меня наняли для того, чтобы я сыграла ее роль. Это было нужно для одной полукриминальной аферы.
Григорий Ильич, забарабанив пальцами по подлокотнику своего кресла (ни дать ни взять скучающий король!), в явном удивлении переспросил:
— Полукриминальной аферы?
Потягивая чай и, не сдержавшись, схватив очередной гренок, Инна откусила его, прожевала и добавила:
— Ну, даже не одной, а целых двух!
И замолчала, продолжая наслаждаться завтраком.
Как она поняла, наступил критический момент. Или Григорий Ильич сейчас завершит разговор, вызвав своих людей, или…
Задаст вопрос!
Григорий Ильич спросил:
— И что же это за полукриминальная афера, точнее, даже две, разрешите полюбопытствовать?
Инна еле сдержала улыбку. Что же, она заинтриговала хозяина Ближней дачи и, подобно Шахерезаде, продолжала жить, пока вела свое повествование.
— Ну, сущая мелочь. Все равно ни одна, ни другая аферы не удались. Точнее, удались, но не так, как хотелось бы. В общем, все запутанно!
Григорий Ильич, поднявшись, прошелся по кабинету и заявил:
— Это я могу подтвердить, Нина-Инна! Все очень запутанно! Так что излагайте!
И Инна, понимая, что не следует ничего утаивать, поведала все, как и было. Потому что рассказывать небылицы не имело смысла — хозяин Ближней дачи все равно узнал бы правду.
И если бы она его надула, поведав какие-то сказки, осерчал бы. Ведь его мрачные типы, явившиеся за Геннадием, ужасно боялись именно этого, что отец настоящей Инны вдруг осерчает.
Вначале Инна запиналась, мучительно подбирая слова, но наконец смогла выстроить свой рассказ и даже вставила несколько шуток и иронических замечаний, касавшихся ее самой и Геныча, ее Геныча.
С большой радостью она отметила, что Григорий Ильич с неослабевающим напряжением слушает ее, а ее шуткам даже усмехнулся, как водится, только уголками тонких губ.
Наконец Инна произнесла:
— И тогда я решила, что… Что…
Она запнулась, однако не потому, что снова не могла подобрать слов, а потому что желала, чтобы эстафету перенял доселе молчавший и не вставивший ни единого комментария хозяин Ближней дачи.
Тот же, пронзив ее взором своих темных глаз, заявил:
— Вы решили, Нина-Инна, что лучше всего навестить меня и изложить эту более чем занимательную историю?
Инна кивнула и залпом допила остывший чай, так как только сейчас заметила, что в горле ужасно пересохло.
— Ну да. А если бы я сказала правду, то ваши… сотрудники меня бы точно с собой на Ближнюю дачу не взяли, поэтому я воспользовалась тем, что они приняли меня за… за Нину Григорьевну и… И решила, что некоторое время лучше всего не раскрывать этого недоразумения! Пока не поговорю с вами…
Воцарилось молчание. Инну внезапно обуял страх — а что, если она просчиталась? Однако отступать было уже поздно, ее судьба, как и судьба Геныча, полностью зависели от этого лысого старика в очках на мясистом носу.
— Так как, говорите, зовется эта лавочка, штампующая всю эту занятную продукцию? — спросил он наконец.
— Народный кооператив имени Остапа Бендера, — повторила Инна. — Клянусь, что именно так! Кажется, они откуда-то из Грузии…
Кивнув, словно это было ему известно (а, может, и было?), Григорий Ильич поднялся, подошел к письменному столу и взял трубку одного из телефонов — как отметила Инна, телефонов было несколько, причем все разных цветов.
Григорий Ильич воспользовался аппаратом цвета слоновой кости.
— Проверь мне народный кооператив имени Остапа Бендера. Да, именно так. Откуда-то из Грузии. Думаю, принадлежит нашему другу Сосо…
Слова «нашему другу» Григорий Ильич произнес с особым нажимом, придававшим им совершенно иной смысл.
А затем, вернувшись к Инне, вдруг заметил:
— Вы все гренки съели. Сказать Елене Михайловне, чтобы еще принесла?
Инна, положив руку на живот, ответила:
— Нет, больше не могу, Но передайте ей, что она отлично готовит! Ах, вот еще что…
Раскрыв сумочку, лежавшую около нее на диване, Инна извлекла оттуда большую пачку мятых купюр и положила их на столик.
— Это три с половиной тысячи. Знаю, что Геннадий должен вам гораздо больше, однако обещаю, что он все уплатит, только дайте, прошу вас, отстрочку… — И добавила: — Мы все уплатим.
Григорий Ильич хмыкнул, а потом произнес:
— А вы, Нина-Инна, чрезвычайно храбрая особа! Не думаю, что я бы в подобной ситуации решился бы на такой поступок. И точно знаю: моя Нина на такое бы не пошла…
Видимо, взаимоотношения между отцом и дочерью (а Нина, судя по всему, была поздним и наверняка горячо любимым и уж точно крайне избалованным ребенком) были сложные. Точнее, оченьсложные.
— Да и вообще не знаю никого, кто бы поступил так, как вы. Потому что я вам верю, вы не юлили и не врали. Потому что на ложь у меня нюх.
Зазвонил телефон, и Григорий Ильич, извинившись, вернулся к письменному столу.
— Да. Хорошо, излагай. Гм… Значит, так? Понятно… Теперь все становится ясно. Пока ничего, я подумаю. Ждите указаний. Благодарю!
И повесил трубку.
Взглянув на Инну, которая ловила каждое слово его более чем лаконичного телефонного разговора, он заметил:
— Вы что-то поняли?
Была не была!
Инна ответила:
— Думаю, что вам дали какие-то сведения. И что-то предложили сделать. Но вы пока сами решение не приняли. Точнее, приняли, но решили то ли в моем присутствии не оглашать, то ли еще поразмыслить. И что как только я уйду, позвоните и скажете, что сделать.
Затем, стараясь улыбнуться (что, однако, вышло у нее плохо), добавила:
— И, думаю, нашему другу Сосо придется несладко.
Григорий Ильич рассмеялся — это был короткий, сухой смешок, больше похожий на выстрел из пистолета. Инна отчего-то была уверена, что он никогда — вообще никогда — не смеется, а в исключительных случаях скупо улыбается уголками тонких губ.
А она его рассмешила.
— Люблю людей с хорошим чувством юмора. А таких, надо отметить, становится все меньше и меньше. Да, вы правы, Нина-Инна, нашему другу Сосо придется несладко. Потому что его попытки крысятничать на моей территории, которые он предпринимает уже давно, мне окончательно надоели. И я позабочусь о том, чтобы все это как можно быстрее завершилось. Как можно быстрее!
