А затем, посмотрев на супруга, которого она больше не любила, но который был отцом ее сына, ее единственного сына — и которого ей, невзирая на все пакости, устроенные Генычем, ей было жаль (или, не исключено, именно по этой причине), Инна произнесла, решив, что это будут последние слова, которые она адресует ему:
— Нам было когда-то хорошо. Потом стало плохо. Ты оказался редкостной сволочью, Геныч. Потому что прекрасно знаешь — этот холдинг такой же твой, как и мой. Вероятно даже, в большей степени мой, чем твой. Но ты все равно хочешь быть единоличным хозяином. Но, уверяю тебя, не станешь им. Потому что я буду бороться за свои активы! И в итоге получу все обратно. Ведь ты меня знаешь. Обязательно получу. А теперь прощай! Не забывай, вертолет тебя уже ждет. И передавай привет своей Инне. Да, и поцелуй за меня твоего сыночка. Кстати, как ты его назовешь — наверняка в честь себя, любимого?
А затем Инна, крепко сжимая ладошку Женечки, направилась к выходу. Гости в ужасе расступались, на лицах некоторых из них Инна заметила изумление, отвращение и да, даже восхищение.
На лицах женщин.
Когда они покинули бальный зал и оказались в холле, Инна снова опустилась на колени перед сыном и, прижав его к себе, произнесла:
— Извини, сынок, за то, что тебе пришлось увидеть. И услышать.
Женечка тихо спросил:
— Мамочка, а ты в самом деле была готова убить папу? Застрелить его…
Была ли она готова? Инна только сильнее прижала к себе ребенка.
Да, была.
— Извини меня, солнышко. На маму что-то накатило. А теперь нам пора — мы поедем отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться. Потому что здесь нам делать больше нечего.
В самом деле: нечего.
— Мамочка, а, может, папу надо застрелить?
Инна застыла, потому что вопрос сына потряс ее, несмотря на всю злость в отношении супруга.
— Что?!
Но времени на серьезную беседу с сыном не было. Вскинув глаза, Инна увидела, что и выходившие из бального зала гости, и люди мужа сторонятся ее, избегая с ней контакта, словно она была чумной.
Не исключено, что для них и была.
Они элементарно боялись. Еще бы! Ведь она на глазах сотен людей едва не убила Геныча. И прилюдно пригрозила ему расправой.
Но если с Женечкой что-то случится, она действительно вернется и пристрелит своего нерадивого супруга.
— Уф! — Инна клацнула зубами, чуть подавшись вперед, на манер волчицы, и те, кто стояли рядом, в ужасе отпрянули.
Словно боялись, что она на них бросится и разорвет на кусочки.
— Мамочка, не делай так, они же боятся! — произнес серьезным тоном Женечка, схватив ее за руку.
— Больше не буду! — пообещала Инна.
Они вышли из подмосковного дворца — был жаркий вечер одного из самых длинных дней в году, но солнце клонилось к горизонту, разбрасывая сгустки оранжевого огня и жидкого золота.
Инна полной грудью вздохнула и с великой радостью поняла — в этот дом она никогда больше не вернется. Потому что это больше не ее дом.
Но, выходило, у нее вообще больше не было своего дома.
— Мамочка, а на чем мы поедем в Москву? — спросил Женечка, и Инна поняла, что вопрос совершенно не праздный. Она рассчитывала, что их заберет Тимофей и…
Сердце мгновенно заныло, Инна помрачнела. Да, не везет ей с мужиками — супруг оказался редкостной сволочью и обобрал до нитки, а молодой любовник, которому она сама повесилась на шею, оказался человеком супруга и, выполнив свою роль, исчез из ее жизни.
Ну хотя бы секс был незабываемым.
На глазах Инны выступили слезы, она поняла, что наиболее болезненным была даже не афера, провернутая супругом, а предательство Тимофея.
Ее Тимы.
Нет, в том-то и дело, что не ее. Он никогда ее не был, а все время выполнял приказания, которые отдавал ему Геныч, не забывавший при всем при этом разыгрывать ревнивого заботливого супруга, предупреждавшего нерадивую, пустившуюся во все тяжкие жену, стоявшую на пороге пятидесятилетия, что связываться с юными любовниками опасно.
Знал же, мерзавец, о чем вел речь!
Но сердце все равно ныло, потому что она… Ну да, потому что она любила этого самого Тимофея, будь он неладен! И, несмотря на то что знала теперь правду, всю правду, не могла в одночасье разлюбить его.
Или, может, даже не хотела.
Инна смахнула слезы, но Женечка уже заметил.
— Мамочка, а почему ты плачешь?
Инна заставила себя улыбнуться.
— Солнышко, я вовсе не плачу, это солнце глаза слепит…
— Тогда пусть Тим нас заберет поскорее! — сказал Женечка. — Ты ему позвони, он наверняка сразу приедет.
Инна расплакалась.
Усевшись на мраморных ступеньках, она позволила себе дать чувствам волю, а Женечка, прижавшись к ней, перебирал ее волосы и твердил:
— Мамочка, не плачь! Если за нами никто не приедет, мы пешком пойдем! Это же так полезно — ходить пешком! Ты только, главное, не плачь, мамочка…
Инна понимала, что не могла, точнее, не имела права реветь, тем более в присутствии ребенка, на глазах всех этих смеявшихся над ней гостей и людей мужа.
Однако она ничего не могла поделать с собой. Да и, в отличие от Геныча, она абсолютно не боялась выглядеть со стороны смешной.
Пусть думают все, что угодно. Ей было наплевать.
— Ну, мамочка, не плачь. А где твои туфельки? Ты же босиком…
Инна, сквозь пелену слез взглянув на свои ноги, вспомнила, что сняла и отшвырнула туфли, когда по лестнице спускалась вниз с ружьем, дабы…
Дабы застрелить Геныча.
Женечка хотел было вернуться в особняк, чтобы отыскать и принести ей туфли, но Инна удержала его, прижав к себе.
— Не надо, солнышко. Не ходи туда. Это страшный дом!
— Ну, в первую очередь это несчастный дом, — раздался вдруг мужской голос. — Несмотря на всю свою нарочитую показательную роскошь. А не исключено, именно поэтому…
Инна подняла глаза и увидела высокого полного мужчину с седой бородой, в легком летнем костюме. Она припомнила, что это был какой-то шапочный знакомый, кажется, адвокат. Как же его звали?
— Предложить вам женские туфли, увы, не могу, а вот воспользоваться моим транспортным средством, чтобы покинуть сей несчастный дом, очень даже. Могу ли я отвезти вас в Москву? Или ты, дружок, все еще хочешь шагать туда пешком? Настоятельно не советую!
Бородач хитро подмигнул Женечке, и тот закричал:
