Выйдя из автомобиля, Инна обернулась. Странно, но в загородном особняке всегда кипела жизнь, а теперь он был какой-то…
Вымерший.
Инна прошествовала к центральному входу, толкнула дверь — та легко открылась. Инна вступила в безлюдный холл, отметила, что до сих пор висят увядшие цветочные гирлянды.
Все, что осталось от празднования ее юбилея. Точнее, все, что осталось от ее совместной жизни с Генычем.
Тлен, прах да гниль.
— Я приехала! — крикнула Инна, доставая мобильный, на который ей за прошедшие часы множество раз звонил и писал Тимофей, но она упорно игнорировала.
Инна надеялась, что ей снова позвонит человек Геныча, но звонка с неопределенного номера не было.
Впрочем, она сделала то, что от нее требовалось.
— Я приехала! — повторила Инна громче, но только эхо было ей ответом. Создавалось впечатление, что гигантский особняк был абсолютно пуст.
Инне вдруг сделалось жутко — что здесь происходит? Ее не покидало ощущение того, что этот столь нелюбимый ей дворец служил декорацией для какой-то кошмарной пьесы.
В которой исполняла главную роль она сама.
Инна взялась за перила, желая подняться наверх, потому что понятия не имела, где ей искать Геныча или его эмиссаров, но ее внимание привлекли настежь раскрытые двери бального зала.
Инна от лестницы проследовала туда и, еще до того, как переступила порог, поняла, что на драгоценном паркете, прямо под огромной хрустальной люстрой, в самом центре бального зала лежит, распластав руки, человек.
Слыша свои собственные шаги, гулко разносившиеся по пустому бальному залу, Инна осторожно приблизилась к тому, кто лежал под хрустальной люстрой. Сначала она не поняла, что за темная тень была сбоку от этого недвижимого тела, а потом до нее вдруг дошло — это лужа крови.
Потому что человек, который распластался на полу, был мертв: ему выстрелом разворотило всю грудь.
Инна, замерев, взглянула в лицо мертвеца.
Это был ее муж Геннадий.
Не веря, что Геныч мертв, Инна присела около него. А что, если это розыгрыш? Манекен? Театральное представление?
Дотронувшись до тела, Инна ощутила, что оно еще теплое. Это был не манекен, а живой человек. То есть теперь, конечно же, мертвый.
Ее мертвый супруг.
Кто-то осуществил то, что она почти что осуществила в присутствии множества гостей на свой юбилей. Кто-то выстрелил ему с небольшого расстояния в грудь, скорее всего, из двуствольного охотничьего ружья.
Быть может, именно из того, которое она тогда взяла из комнаты-сейфа…
Но кто? Кто?
Внезапно раздался легкий стон, и Инна, подскочив от ужаса, обернулась, она не сомневалась, что убийца мужа наставит на нее ружье и тоже пристрелит.
Но за ее спиной никого не было. Только распахнутые двери террасы. Именно оттуда и шел то ли стон, то ли вздох…
Переборов страх, Инна осторожно приблизилась к дверям, шагнула на террасу и увидела в углу того, кого меньше всего ожидала в данный момент увидеть.
Это был Женечка, прислонившийся спиной к мраморной балюстраде: мальчик тяжело дышал, а в руках он сжимал охотничье ружье.
Не веря, что все это происходит в реальности, а не в ужасном сне, Инна бросилась к сыну.
— Мальчик мой, что с тобой? Господи, Женечка!
Она обняла ребенка, попыталась его растормошить, поцеловала в лоб, в виски, в нос…
— Мамочка, — раздался его тихий голосок. — Мамочка, не надо этих телячьих нежностей. Мне хочется спать, мамочка…
Инна, невзирая на сопротивление сына, который был, похоже, то ли под воздействием каких-то медикаментов, то ли вдруг отчего-то решил прикорнуть на террасе, снова попыталась его поцеловать.
И ощутила дуло ружья, которое сжимал в руках Женечка.
Инна, отпрянув, внимательно осмотрела ребенка. Его одежда, а также лицо, шея и руки были забрызганы кровью.
Ей вспомнились странные слова Женечки, которые он адресовал ей всего несколько дней назад. А не лучше ли, если папа умрет…
Взглянув на лежавшее в бальном зале под хрустальной люстрой тело Геныча, Инна поняла: он и умер.
Его кто-то убил.
Женечка?
Еще до того, как эта невероятная мысль угнездилась в ее сознании, Инна осторожно — крайне осторожно — высвободила лежавшее на коленях сына ружье из его рук. А затем, поднявшись, принялась стирать рукавом отпечатки.
На глаза ей попался столь ненавидимый ею пруд, окруженный райской рощицей, и Инна, взяв ружье наперевес, приблизилась к воде.
Бросить оружие в пруд — и дело с концом. Потом схватить ребенка в охапку и уехать прочь. Желательно прямо сегодня покинуть страну, благо, что у нее в сумочке были оба загранпаспорта с европейскими визами.
— Стоять! — услышала Инна голос у себя за спиной, когда спускалась по лестнице, дабы бросить ружье в пруд.
Обернувшись, она увидела типа в черном, взявшего ее на мушку пистолета.
— Не двигаться! И без фокусов! Осторожно положите ружье на пол…
Инна несколько мгновений колебалась, размышляя, а не лучше ли проигнорировать приказание и ринуться к пруду. Даже если тип в нее выстрелит на поражение, она утопит в пруду ружье — его, конечно, потом извлекут, но отпечатки сына, как и его следы ДНК, будут уже уничтожены, а она заявит, что…
Что Геныча застрелила сама!
И пусть докажут, что это не так.
Докажут. Потому что Женечка весь в крови. Да и до пруда все же далеко — добежать она не успеет, а всего лишь подвергнет свою жизнь ненужному риску.
А ведь она должна жить, потому что нужна Женечке!
Поэтому Инна осторожно, под присмотром типа, который, достав рацию, кому-то что-то докладывал, по-прежнему держа ее на прицеле, положила ружье на мраморный пол террасы, а потом двинулась в сторону, желая возвратиться к сыну.
— Не двигаться, я сказал! Полиция уже на подходе…
И в самом деле, до Инны доносились отдаленные завывания сирен, которые с каждой секундой становились все громче.
— Вы можете быть свободны!
Уставившись в бессильной злобе на сидевшую перед ней молодую суровую особу в форме, Инна раздраженно спросила:
— Вы, вообще-то, поняли, что я вам сказала? Я призналась в убийстве своего мужа, Геннадия Эдуардовича Фарафонова, которого самолично застрелила из охотничьего ружья сегодня вечером. Точнее, уже вчера…
Суровая особа произнесла:
— Инна Евгеньевна, повторяю, вы можете быть свободны. Ваше признание зафиксировано и будет изучено.
