– А окружающие тебя духи чего боятся?
– Интересный вопрос. Я точно не уверена, Карса. – И мгновение спустя добавила: – Да, теперь я понимаю, почему это важно знать – во всяком случае, имеет смысл знать.
– У меня есть собственные духи, – сказал он.
– Я знаю. А они что чувствуют? Можешь сказать?
– Предвкушают.
Она нахмурилась:
– Это правда, Карса Орлонг? Правда?
Он расхохотался:
– Не то, о чем ты подумала. Они радуются тому, что их существованию приходит конец, радуются жертве, что им предстоит принести.
– Какой именно жертве?
– Когда наступит время, ведьма, ты должна обнажить свой собственный кинжал. Напоить его своей кровью. Освободить духов, которых ты подчинила.
– Какое еще время, чтоб тебя?
– Узнаешь. А сейчас раздевайся. Хочу видеть тебя голой.
– Нет. Гадаланак мертв. Мы уже никогда не услышим, как он смеется…
– Верно, поэтому смеяться теперь придется нам, Самар Дэв. Мы должны напоминать себе, что это такое – жить. Ради него. Ради Гадаланака.
Она уставилась на него, потом сердито зашипела:
– А ведь я чуть было не повелась, Карса Орлонг. Знаешь ли, чем ты убедительней звучишь, тем более опасен.
– Может быть, ты предпочитаешь, чтобы я сам тебя взял? Сорвал с тебя одежды своими собственными руками? Бросил на кровать?
– Пожалуй, я лучше пойду.
Как-то раз Таралаку Виду привиделся тот день, теперь уже – недалекий, когда Икарий Похититель Жизни ступит на песок арены под обрадованные вопли зрителей, не знающих, что их ждет. Под оскорбительные возгласы, которые очень скоро сменятся изумленными криками, а потом – воплями ужаса. Поскольку гнев Икария проснется и вырвется наружу.
И начнется кровавое светопреставление. Император, дворец, город, сердце империи.
Но этот их Рулад не умрет. Не насовсем. Нет, он будет восставать раз за разом, и двое бойцов будут продолжать нескончаемую схватку. Если только… можно ли убить самого Икария? Может ли он умереть? В конце концов, он ведь не бессмертен – хотя на это можно возразить, что бессмертен его гнев, гнев жертв, умирающих поколение за поколением, направленный против несправедливости и неравенства, а им конца не будет вовеки.
Но нет, если Таралак Вид не позволял себе остановиться в своих размышлениях, они всякий раз заканчивались одним и тем же. Рулад убьет Икария. Через сотню схваток, через тысячу – но рано или поздно на выжженном дотла континенте клубящийся хаос пробьет его насквозь, поразит гнев Икария в самое сердце. И Похититель Жизни падет.
В этом имелась своя логика. В жертве может пробудиться ярость, однако она обречена на то, чтобы оставаться собой: жертвой. В этом и состоял тот цикл истины, свидетелем которого становилась каждая культура, каждая цивилизация, столетие за столетием. Закон природы, сердцевина борьбы за существование заключается в желании не просто выжить, но процветать. А процветание требует жертв, все больше и больше жертв.
– Дело здесь в самом языке, – сказал Старший Оценщик, опускаясь на колени рядом с полной воды каменной чашей, чтобы смотреться в нее, накладывая на лицо яркие краски. – Жизнь продвигается вперед, когда ей сопутствует успех. Жизнь останавливается или отлетает на обочину, когда терпит неудачу. Прогресс, Таралак Вид, подразумевает путешествие, но необязательно совершенное за определенный промежуток времени. Иными словами, оно не соответствует развитию и последующему старению отдельной личности, хотя и это сразу же вплетается в общую ткань. Нет, истинное путешествие есть дорога размножения, когда одно-единственное семя перемещается от носителя к носителю сквозь последовательность поколений, и каждое должно быть в какой-то степени успешным, иначе семя… останавливается или отлетает на обочину. Разумеется, человек не способен мыслить в масштабах сменяющих друг друга поколений, хотя потребность посеять свое семя и является определяющей. Прочие заботы, пускай они лишь поддерживают эту определяющую потребность, целиком занимают его сознание, мгновение за мгновением. Добыча пищи, безопасность жилища, поддержка семьи, родственников и союзников, борьба за то, чтобы мир был предсказуем и населен предсказуемыми людьми – если угодно, поиск комфорта.
Таралак Вид снова отвернулся от него к окну, где стоял финадд Варат Тон, наблюдая за происходящим внизу, на подворье.
– Монах, – проговорил он хрипло, – для моего племени все то, что ты сейчас перечислил, – один из этапов битвы, войны, которая никогда не закончится. И каждый бой в ней отчаянный, беспощадный. Нельзя доверять ни любви, ни обетам, потому что почва расползается у нас под ногами. Ни в чем нельзя быть уверенным. Ни в чем.
– Разве что в одном, – сказал Варат Тон, обернувшись к ним. – Воин по имени Гадаланак мертв. А теперь и еще один по имени Падди, стремительный и любивший побахвалиться.
Таралак Вид кивнул.
– Ты пришел к той же вере, что и я, финадд. Да, поскольку мы оба видели Икария в гневе. Однако этот их император, Рулад…
Монах внезапно издал какое-то странное хрюканье, потом, резко повернувшись спиной к ним обоим, уселся на табурет и обхватил руками туловище.
Варат Тон нахмурился и шагнул вперед:
– Старший Оценщик? Отче? Вам нехорошо?
Тот затряс головой, потом вымолвил:
– Все в порядке, благодарю. Давайте лучше сменим тему. Господь благословенный, я еле сдержался – понимаете, радость меня чуть было не переполнила. Увы, я так мало могу сделать, чтобы себя ограничить.
– Ваша вера в собственного бога непоколебима?
– Да, Таралак Вид. О да. Разве не утверждают, что Рулад безумен? Сошел с ума от бесчисленных смертей и возрождений? Так вот, друзья мои, должен вам сказать, что Похититель Жизни, мой возлюбленный бог – единственный бог – тоже безумен. И не забывайте, прошу вас, что это Икарий явился сюда. Не Рулад, а мой бог совершил это путешествие. Чтобы насладиться собственным безумием.
– Но тогда Рулад…
– Нет, Варат Тон. Рулад – не бог. Бог лишь один. Рулад – несчастное создание, столь же смертное, как и мы с вами. Вся сила – в его мече. В этом, друзья мои, заключается принципиальная разница. Однако ни слова больше, иначе я нарушу мой обет. Вы оба столь мрачны, столь отравлены страхами и предчувствиями. Сердце мое вот-вот разорвется.
Таралак Вид, уставившись монаху в спину, увидел, что тот весь дрожит и не способен унять дрожь. Нет, Старший Оценщик, это ты безумен. Обожествлять Икария? Станут ли гралы поклоняться гадюке? Скорпиону?
Духи песка и камня, я больше не могу ждать. Пусть все скорее закончится.
– Конец, – сказал Старший Оценщик, – никогда не тот, которого вы ждете. Да будет эта мысль вам утешением.
– Когда вы собираетесь стать свидетелем своего первого поединка? – спросил его Варат Тон.
