Обернувшись к нему, она вгляделась в его посерьезневшее лицо.
– Да, наместник?
– Желаю вам умереть достойно.
– Я именно так и намерена поступить. И вам того же. Умрите достойно, Брол Хандар.
Брол отошел от нее в сторону, двинулся через редкий строй солдат, выискивая глазами одного вполне конкретного. Высокий, лицо доброе, теперь еще и заляпано грязью.
Встретившись с ним глазами, тисте эдур ответил на непринужденную улыбку своей собственной.
– Наместник, я вижу, вам сегодня скучать не пришлось.
– Вижу, что тебе тоже, – ответил Брол. – Похоже, скучать и дальше не придется.
– Да, но я вот что скажу – у меня есть повод для радости. Под ногами наконец-то твердая почва.
Наместник хотел просто поблагодарить солдата за то, что все еще жив. Вместо этого он надолго умолк.
Солдат потер лицо и сказал:
– Наместник, я уверен – ваши арапаи ждут вас. Видите, противник уже готовится.
Именно этого Брол Хандар и ожидал.
– Мои арапаи вполне справятся и без меня, летериец. Я предпочел бы попросить тебя еще об одном одолжении.
– Спрашивайте, наместник.
– Не окажешь ли мне честь сражаться рядом с тобой? До тех пор, пока мы оба не умрем.
Глаза солдата чуть расширились от удивления, и тут же на лицо его вернулась прежняя улыбка:
– Выбирайте, где встать, наместник. Справа или слева?
Брол Хандар встал по левую руку. Будет ли он сам прикрыт слева, его не волновало.
В этом имелось какое-то удовлетворение.
Тем временем вся северная половина Дрена была охвачена беспорядками, и можно было ожидать, что к вечеру хаос перекинется и на южную, более зажиточную часть города.
Венитт Сатад, попросивший и получивший срочную аудиенцию с управителем Летуром Аниктом – который встретил его, стоя перед собственной конторкой, его круглое бледное лицо было покрыто потом, а в глазах слуга разглядел своего рода изумление пополам с глубокой тревогой, – приближался к нему, не торопясь и не медля. Походкой человека, у которого есть одно вполне определенное дело.
Он заметил, как Летур Аникт вздрогнул, внезапно увидев все в ином свете, но хода не замедлил.
И вогнал свой кинжал сквозь левый глаз управителя глубоко в мозг.
Под весом падающего Летура Аникта оружие высвободилось само.
Венитт Сатад, наклонившись, вытер кинжал о шелковый халат управителя; потом выпрямился и направился к дверям, чтобы покинуть помещение.
У Летура Аникта оставалась жена. Дети. Была охрана, но о ней уже позаботился Орбин Правдолов.
Венитт Сатад собирался разобраться с наследниками.
Сейчас он действовал не как агент Свободного попечительства. В настоящий момент он был должником.
С которого достаточно.
Хетан оставила мужа на коленях рядом с телом Тока Младшего. Больше она ничего не могла для него сделать, и вины ее в этом не было. Горе имасса было подобно бездонному колодцу, такому, что способен схватить ничего не подозревающую жертву и швырнуть вниз, в нескончаемую тьму.
Однажды, уже давно, Тлен стоял перед своим другом, и друг не узнал его, что для имасса – снова, после многих и многих тысячелетий, ставшего смертным – послужило своего рода забавой, той шутовской ее разновидностью, когда настоящая радость заключается в том, чтобы в конце концов раскрыть правду.
Тлен, в своем нечеловеческом терпении, ждал возможности раскрыть правду очень долго. Как выяснилось, слишком долго. Друг его умер, так ничего и не узнав. А шутовство нанесло ее мужу такую рану, от которой он, подозревала Хетан, быть может, уже никогда не оправится.
Так что, понимала она в глубине души, этот и без того трагический день, возможно, принесет новые потери. Жена потеряет мужа. Две дочери – приемного отца, а сын – родного.
Она подошла туда, где расположилась, наблюдая за битвой, Килава Онасс. С ее стороны было весьма милосердно не обращаться в свою форму одиночницы и дать вместо этого кланам белолицых баргастов свободу делать то, что у них получалось лучше всего: со всей возможной дикостью убивать направо и налево.
Хетан увидела, что Килава стоит там, где пал одинокий всадник – убитый, как она отметила, оружием к’чейн че’маллей. Типичное для них жестокое убийство, пробудившее в ней память о том дне, когда она сама стояла перед этими созданиями, – память, пронизанную горем, поскольку в тот день пал ее брат.
Килава не обращала внимания на тело без ног и одной руки, валяющееся в десяти шагах слева от нее, однако в Хетан оно неожиданно пробудило любопытство.
– Сестра, – обратилась она к Килаве, намеренно используя тот титул, которого та более всего терпеть не могла, – посмотри – на нем маска. Не та ли эта маска, которую носил вождь оул’данов?
– Надо полагать, – ответила Килава, – раз уж его звали Красной Маской.
– Что ж, – сказала Хетан, подходя к трупу, – он и одет как оул’данец.
– Однако убит к’чейн че’маллями.
– Да, я заметила. И все же… – Она присела на корточках, вгляделась в странную маску, в мелкие, покрытые брызгами грязи чешуйки. – Эта маска, Килава, сделана из кожи к’чейн че’маллей, я готова в этом поклясться, хотя чешуя и необычно мелкая…
– Кожа с горла матроны, – подтвердила Килава.
Хетан оглянулась на нее.
– В самом деле?
Потом протянула руку и стянула маску. Надолго вгляделась в бледное лицо. Встала и отбросила маску в сторону:
– Ты права, это не Красная Маска.
– Почему ты так решила? – поинтересовалась Килава.
– Может, он и одет как оул’данец, но это летериец.
Худ, Высокий Король Смерти, Собиратель Мертвых, терпеливый господин, у которого душ было больше, чем он сам был способен сосчитать – возникни у него вдруг подобная прихоть, что было маловероятно, – стоял над телом и ждал.
К счастью, подобное внимание требовалось от него не так уж и часто. Однако время от времени сюда прибывали мертвецы, с которыми были связаны определенные… уникальности. И вновь прибывший был именно из таких.
Не в последнюю очередь потому, что на его душу – безуспешно – претендовали Волки, но еще и потому, что этот смертный раз за разом ухитрялся уходить от Худа, невзирая даже на то, что любому ясно и понятно, сколь прекрасны дары Властелина Смерти.
В исключительных случаях отдельные жизни также бывают… исключительными.
Примером мог бы послужить еще один прибывший совсем недавно. Быть простаком – вовсе не дар. Туман недопонимания не способен исцелить ран, нанесенных душе, которой было суждено почти до самого конца оставаться совершенно невинной.
