Опускаю руку.
— Вроде того. Запутался. — Он поворачивается и смотрит на меня недоверчиво, настороженно.
— Я могла бы сказать, что в нашей стране у тебя больше шансов добиться чего-то, но это не так. Здесь тоже все решают деньги. Мальчишки идут заниматься в футбольную — они все равны, но в итоге, спустя несколько лет, играют именно те, чьи родители готовы платить за это тренеру. Заплатил — играешь, нет — сидишь на скамье запасных. Исключения есть, но и они закономерны: если видно, что парень экстраординарный, новый Месси или что-то вроде того, тогда он играет в команде, но и то только потому, что в нем видят потенциал и надеются продать потом подороже. От этого футбол в стране не развивается.
Он смотрит на меня, открыв рот. Я виновато улыбаюсь.
— А что если ты примешь эти полгода просто как… перерыв? — Продолжаю, вздохнув. — Понимаю, что для спортсменов это подобно смерти, но мы могли бы что-то придумать… У нас в группе есть парень, отец которого может устроить тебя в местную команду, чтобы тренироваться вместе с футболистами… Ты поживешь, подумаешь о своей жизни… Вдруг тебе здесь понравится? Я могла бы помочь тебе освоиться…
Джастин обхватывает голову руками и выдыхает так шумно, что мне становится неловко. Это действительно бред — то, о чем я сейчас ему толкую.
Мы молчим. Я не готова навязываться, он продолжает все взвешивать. Мы оба понимаем, что это не самое лучшее решение для него, но хотя бы какое-то. Пусть временное.
— Я никогда не выучу ваш язык, — говорит он, наконец, со скрипом сжимая зубы.
А я почему-то ликую. Он ведь не сказал «нет»? Не сказал!
— Но ты ведь можешь попробовать…
Джастин хмурится, нервно чешет лоб, прячет руки в карманы штанов, затем достает их и сильно хлопает себя по щекам. От этого треска я даже вздрагиваю.
— Я не смогу. — Он истерически смеется. — Зачем мне все это? Боже, ну, что за…
— Сможешь. — Моя ладонь снова на его предплечье.
Не навязывайся. Не навязывайся. Перестань.
Американец замирает, уставившись на мои пальцы. Смущенно отдергиваю руку.
— Это сумасшествие… — Шепчет он, облизывая разбитую губу и качая головой.
— У тебя получится. — Настаиваю я, переводя взгляд на яблоню.
— Почему ты так думаешь?
— Ты — упрямый. — Улыбаюсь.
— Во что же я вляпался…
В неприятности. В Россию. В меня, в конце концов.
— Русский язык не такой уж сложный. — Говорю.
Вру, вру, вру. Но пусть он узнает об этом потом, не сейчас.
— Не знаю, Зоуи…
Прокашливаюсь, выпрямляюсь и строго смотрю на него.
— Начнем, пожалуй, с самого главного.
Джастин обреченно выдыхает и жалобно ноет:
— И с чего?
— Зоя. Меня зовут Зо-Я. — Произношу делано-учительским тоном.
Ему нравится. В синих глазах пляшут хитрые чертики.
— Зо…у… — набирает в легкие больше воздуха и выдыхает: — я. Зо-я.
Облегченно выдыхаю.
— Прекрасно.
И по спине снова бегут ошалелые мурашки.
Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках, почти как старинные приятели, но в этот момент вдруг слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.
Мама иногда тоже бывает очень упрямой: она только что снова выключила свет и закрыла окно в комнате Степы.
Глава 4
Джастин
— Черт! — Ругаемся мы шепотом, синхронно и сразу на двух языках.
Я понимаю это по тому, как она вдруг смотрит на меня удивленно и ошарашенно, а затем пытается унять улыбку, так и лезущую на лицо.
— Одновременно, — говорит Зоя, поджимая губы, и вскакивает.
Уже достаточно темно, и мне не видно, покраснела ли она. Хотя и так знаю — конечно. Эта ее особенность, краснеть через каждые пять минут, ужасно милая и забавная, а еще почему-то заводит меня не на шутку.
— Blin! — Выдает девчонка, прислонив ладони к стеклу.
Мне плевать, что окно снова закрылось. В душе я рад, как глупый мальчишка, потому что мы с ней теперь наедине на этой крыше, и никто не может мне помешать пялиться на развевающийся на ветру подол ее платья. Мне отчего-то совершенно плевать на все. На Фло с ее попытками всё «уладить», на отца, пытающегося доказать всему миру, что он самый крутой, на то, что мои мечты вдруг в одночасье разбились. Плевать на весь мир, который больше не существует и стал для меня невидимым. Потому что я спятил.
И это совершенно очевидно. Просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, отчего готов был отпинываться и руками, и ногами, и всем телом сразу.
Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя — тихо, шепотом, будто катает его, как леденец, на своем языке, и хотел слышать его из её уст еще и еще.
Точно, идиот. Говорю вам.
Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное — вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать, как внутри тела взрываются огненные фейерверки, стоит лишь нам соприкоснуться нечаянно руками.
Я схожу с ума. У меня еще никогда такого не было. Что это?
— Что еще за «blin»? — Спрашиваю, наклоняясь и тоже прислоняя ладони к стеклу.
Зоя печально опускает плечи — окно действительно закрыто.
— Трудно объяснить. — Говорит она, закусывая губу. Убирает руки. — Это как черт, только съедобное… — И прячет лицо в ладонях, сквозь которые тут же слышится ее стон. — Что я говорю? Blin!
— Blin… — Повторяю я, выпрямляясь. — Мне нравится это слово. Blin. Blin.
Осторожно двигаюсь вдоль крыши, то и дело поглядывая вниз. Похоже, придется нам звать кого-нибудь на помощь.
— Есть у нас такое блюдо. — Слышится тоненький голосок Зои. — Вроде ваших панкейков. Тоненькие, круглые лепешки. Сладкие. — Слышно, как она злится сама на себя за то, что не может подобрать нужных слов. — И когда мы ругаемся, тоже говорим blin. Господи, да я даже не знаю, почему!
— Blin. — Улыбаюсь я. Встаю на колени и свешиваю голову вниз, чтобы отыскать что-то подходящее, чтобы спуститься. — А как сказать «черт»?
— «Ch’ort» — Отзывается Зоя.
Пытаюсь повторить и слышу, как она хихикает.
— Что? — Выпрямляюсь.
