— Русские студенты тоже внесли в мое образование больше, чем я сам. — Продолжает он. — Я теперь знаю и плохие слова. Не спрашивайте, какие. — Опускает голову и смеется, когда Поль начинает снова аплодировать. — Здесь и дружба другая. Она не ограничивается случайными встречами, здесь все постоянно на связи. Это здорово. — Американец снова бегло оглядывает зал. — У нас незнакомые люди общаются друг с другом на улице, они улыбаются и открыты к диалогу. И это совершенно нормально. Здесь по-другому. Да. Но каждый суровый на первый взгляд русский непременно оказывается настоящим добряком.
Он снова подходит к столу и проводит пальцем по гитаре.
— Многие в Америке думают, что все в России хотят победить США, но я еще не познакомился с кем-либо, кто хотел бы больше, чем просто узнать нас, понять, познакомиться с нашим бытом и просто нормально общаться. — Джастин берет инструмент. — Папа моей девушки обычно зовет меня к телевизору со словами: «Посмотри, что ваш Трамп делает!» и добавляет свое фирменное «идрон-батон». Никто не знает, что это значит?
По аудитории прокатывается новая волна смеха.
— Здесь холодно, но люди теплые, душевные. Здесь нет ничего плохого — только непривычное. А плохие вещи — они одинаковы везде: и здесь, и у нас. Я ем традиционную русскую еду, вижу, как живут обычные люди в России. — Он прижимает гитару к груди и смотрит в зал. — Моя русская мама варит мне пельмени и делает пирожки. Очень полюбил их. Ну, и маму, и пирожки. — Улыбается, глядя на меня. — Так о чем это я? В общем, мы договорились, что не будем говорить о политике, но все равно это делаем. Россия — важная страна с красивой, сильной историей. О ней постоянно пишут и говорят в новостях. Теперь я учу русский язык и могу узнавать о России самостоятельно. Это очень важно, потому что так я могу создавать свое собственное мнение. А еще я учил русский, чтобы узнать, о чем поется в одной красивой русской песне.
Его руки проходятся по струнам. Еще и еще. Рождая красивую, до боли знакомую мелодию. Через секунду, он уже поет с уже привычным мне акцентом:
Я вижу, как волны смывают следы на песке,
Я слышу, как ветер поет свою странную песню,
Я слышу, как струны деревьев играют ее,
Музыку во-о-олн, музыку ветра.
Мы слушаем песню, и она пробирает до костей. Невозможно сопротивляться его обаянию. Меня затягивает в водоворот эмоций, я слушаю и уже не вспоминаю о проблемах, о Славе, о том, что случится совсем скоро. Аплодирую вместе со всеми, и едва сдерживаю слезы.
А когда мы оказываемся вечером наедине, то долго и медленно занимаемся любовью. Придвигаемся ближе и ближе друг к другу, сливаемся в одно целое, пытаемся насытиться, насладиться каждым мгновением. Мы соединяемся, но пропасть между нами разверзается со страшной силой. Она расширяется до размеров вселенной, не чужой, не абстрактной, а нашей собственной вселенной.
Нам очень плохо и очень хорошо.
Мы хватаемся друг за друга, как за родное, близкое, дорогое, в полной мере ощущая физическую боль грядущего расставания. Вдыхаем, касаемся, целуем, но непреодолимо теряем, отдаляемся, гибнем. Нельзя напитаться любовью впрок. Воспоминания — это что-то бестелесное. Они не принесут той радости, что возможность находиться рядом. И никогда не заменят ее.
Нам очень сладко и очень горько.
Погружаемся в раскаленную лаву переживаний, задыхаемся в ней, цепляемся друг за друга из последних сил, а в груди до тошноты распирает дикая горечь. Нас душит несравнимое чувство скорой потери. Неминуемое. Удручающее. Безжалостное.
Нам невообразимо больно и так ослепительно приятно.
Отчаяние перемешивается с нежностью. Эмоции рвутся беззвучными криками, рыданием, а мы продолжаем в исступлении отдавать свою любовь до последней капельки, до тех пор, пока наши тела не будут выжаты до иссушения. А когда горячий огонь сменяется прохладной волной, мы обнимаемся, купаясь в поту друг друга. И я до боли прикусываю губы. Во рту разливается привкус меди, и обжигающие слезы текут по щекам.
— Не уезжай, пожалуйста. — Тихо говорю и всхлипываю. — Останься со мной. — Сильно стискиваю в кулаке простыню.
А он уже не отвечает. Спит.
И я закрываю глаза, стараясь запомнить этот момент навсегда. Впитываю в себя его тепло, любимый запах, до боли сжимаю пальцы в кулаки, а потом разжимаю и провожу по твердой мужской груди дрожащей рукой. Приникаю к нему всем телом, кладу голову на плечо, слушаю сердцебиение.
«Почему сейчас, а? Когда я нашла тебя. Нашла свою любовь… Не улетай. Ну, пожалуйста. Не улетай, прошу».
Но больше так и не произношу этого вслух.
Я обещала его не держать. И не держу.
Даже когда сильные руки на следующий день обнимают меня в последний раз в аэропорту. Даже когда любимые глаза печально смотрят в мое лицо. Даже когда горячие губы целуют меня у всех на виду. Я отпускаю. Отпускаю его. И считаю удары сердца, пока он уходит прочь по коридору с сумкой на плече.
Три. Два. Один…
Всё.
Мы дома. Его комната пуста.
Гашу свет. Открываю окно. Никого. Идет проливной дождь. Светает. Вылезаю на крышу, сажусь и обхватываю себя руками.
Он так и не увидит весну в России. Так и не услышит эту капель. Он там, где не задумываются о таких вещах. Там, где много солнца и волн, много улыбок и довольного смеха.
Как сумасшедшая, я изо всех сил дышу. Часто, рвано, громко. И задыхаюсь все сильнее и сильнее.
Три. Два. Один.
Всё…
Глава 28
Самолет отрывается от земли, и зеленые леса, заснеженные поля, дороги и крыши домов постепенно превращаются лишь в точки, квадратики, линии и хитрые завитушки. Еще через несколько минут загадочная Россия кажется уже большим серым полотном с темно-синими водоемами, припорошенными густой ватой из облаков.
Где-то в салоне кричит ребенок, пожилой мужчина ворчит себе что-то под нос, стюардесса воркует с кем-то из пассажиров, а я перевожу наручные часы и просто закрываю глаза. Пытаюсь отрешиться от этих звуков.
Сквозь закрытые веки вижу Зою. Она остается стоять на месте, а я ухожу, в который раз оглядываясь. Ухожу. Ухожу… Скрываюсь за поворотом, сажусь самолет, зажмуриваюсь и все равно вижу ее. Вижу…
Клянусь, если бы она попросила остаться, я бы сделал это. Мне даже хотелось, чтобы Зайка сказала мне, что не отпустит. Но этого так и не случилось. «Если бы… если бы…» — да что об этом говорить, когда ты уже летишь обратно домой? Теперь остается только ждать, когда мы встретимся снова.
Под жалобный детский писк я стискиваю челюсти.
Оказывается, это еще больнее, чем получить удар в пах на футбольном поле. Привкус ее поцелуя еще на моих губах, а в душе такая пустота, будто меня в пропасть кинули, и я все лечу, лечу и не могу остановиться. Такая боль, словно сердце из груди вырвали, а на его месте рана зияет, через которую все кровоточащие внутренности видно.
