В 1990-е годы исламисты нащупали новую форму атак на секуляризм — через судебные иски. Профессор Каирского университета Абу Зейд был мало известен вне академических кругов. Всю жизнь он изучал и комментировал Коран, который выучил наизусть ещё в детстве. Однако в статьях и монографиях он выдвигал мысль, что многие строки в священной книге (например, упоминания ангелов, дьяволов, джинов, трона Аллаха) следует понимать не буквально, а метафорически; что не следует придерживаться древнего закона, дающего показаниям женщины в суде половинную весомость по сравнению с показаниями мужчины; что и в наследовании имущества женщина должна иметь права равные с мужчиной.30 Каково же было изумление скромного профессора, когда утром, за завтраком, он прочёл в исламистской газете, что против него возбуждено дело в суде об отступничестве от ислама.
Секулярное правительство Египта не пропустило в свод законов статью, карающую за вероотступничество. Но хитрые адвокаты-исламисты перевели дело Зейда в суд, занимающийся семейными делами. Там они использовали древний закон, запрещающий женщине-мусульманке состоять в браке с немусульманином. А так как профессор Зейд своими писаниями доказал, что он отступил от ислама, адвокаты — без ведома и согласия его жены — требовали, чтобы суд приказал ему развестись с ней.31
Для супругов Зейд потянулась мучительная полоса судебных разбирательств, сравнимая с "Процессом" Кафки или с шельмованием Зощенко, Ахматовой, Пастернака, Бродского, Солженицына в советской России. Перед заседаниями исламисты, в длинных робах и молельных шапочках, скандировали "Отступник! Отступник! Покайся!" Во всех мечетях страны имамы и шейхи, никогда не читавшие книг Зейда, посылали проклятья на голову еретика.32 Правительство выставило вооружённую охрану к его дому. После трёх лет аппеляций и контраппеляций Верховный суд Египта утвердил абсурдный приговор о разводе. Супруги Зейд, боясь за свою жизнь, вынуждены были бежать в Голландию, где профессора ждало место в Лейденском университете.33
К концу 1990-х "исламистские адвокаты подали в египетские суды около восьмидесяти исков против художников и интеллектуалов, против профессоров и журналистов, а также и против правительства, пытаясь таким образом утвердить в обход секулярного законодательства законы Шария. Не меньшую тревогу, чем сами иски, вызывали приговоры: раз за разом исламисты добивались своего. Им удавалось запрещать фильмы, изменять тексты в школьных учебниках и даже добиться постановления, объявляющего государственный запрет на женское обрезание "немусульманским законом"."34
В этой атмосфере фанатичной истерии прямые атаки на представителей культуры не заставили себя долго ждать. За полгода до иска против профессора Зейда, около своего дома, двумя террористами в масках был расстрелян в упор известный египетский писатель Фараг Фода — горячий противник исламизации египетской жизни, объявленный вероотступником.35 Судом и смертью угрожали самому знаменитому египетскому кинорежиссёру, Юсуфу Шахину, получившему награду за пожизненные заслуги перед кинематографом на Каннском фестивале. Классик египетской литературы, Нагиб Махфуз, лауреат Нобелевской премии 1988 года, вызвал гнев исламистов уже тогда, когда одобрил подписание мира с Израилем; его романы были тогда запрещены во многих арабских странах.36 В тихий октябрьский день 1994 года 82-летний писатель садился в машину около своего дома, чтобы поехать в кафе, где по пятницам собирались каирские интеллектуалы. Молодой человек приблизился к автомобилю, и Махфуз протянул ему руку, думая, что очередной читатель-поклонник хочет приветствовать его. Вместо рукопожатия молодой человек воткнул ему в шею кухонный нож.37 Хирурги спасли Махфуза. Но парализующий страх перед насилием ещё шире захлестнул египетскую интеллигенцию. Многие боялись судьбы алжирских коллег — там исламские фанатики врывались в дома неугодных и перерезали им горло на глазах у семьи.38
Главный защитник секуляризма в стране — правительство, опирающееся на армию и тайную полицию. Западные журналисты и учёные любят осуждать Египет за нарушения прав человека, за отсутствие свободы слова и подлинной демократии. Мало кто из них отдаёт себе отчёт в том, насколько низок уровень правосознания населения, которое в начале 20-го века в большинстве своём состояло из неграмотных крестьян. Три египетских президента — Насер, Садат и Мубарек — росли в бедных деревнях и впитали все главные представления той среды. Насилие пронизывало все стороны деревенской жизни, идея государства как гаранта личной свободы и безопасности была абсолютно чужда рядовым феллахам. Ярко и убедительно эта атмосфера воссоздана в воспоминаниях писателя Сайида Катба (1906–1966) "Мальчик из деревни".39
Во главе деревни, в которой рос Катб, как и в других египетских деревнях, стоял староста, утверждённый губернатором провинции. Но реальная власть распределялась между двумя группами: богачами и разбойниками. Причём эти группы не были разделены чёткой границей. Очень часто молодые люди из богатых семей присоединялись к налётам разбойников. Добыча их не очень интересовала, они часто отдавали её другим членам шайки. Азарт, приключения, плюс почёт, окружавший смелых налётчиков, — вот что влекло их неудержимо.
Богачи имели нанятую охрану, сторожившую их поля, дома, скот. Если же разбойникам всё же удавалось совершить успешный грабёж, пострадавшему и в голову не пришло бы обращаться в полицию. Он шёл к специальному посреднику, распоряжавшемуся награбленным и начинал переговоры о выкупе. Обычно сходились на цене, составлявшей половинную стоимость украденного.40
Как и американские гангстеры, египетские разбойники успешно использовали все формы рэкета. Территория деревни была поделена между разными шайками на участки, и каждый атаман собирал со своего участка плату за защиту и покровительство. Опасаясь возмездия "за нарушение границы", шайки предпочитали совершать нападения на другие деревни или совершать грабежи в городах. Селянин, попытавшийся воспротивиться поборам, часто карался материальным ущербом. Он мог проснуться и увидеть сожжённый амбар, перерезанный скот, засыпанный колодец. Но и убийства — особенно кровная месть — случались довольно часто.
В деревне Катба долго передавали из уст в уста историю одного особенно жестокого убийства. Некий богатый селянин отдал свою дочь за бедного племянника, но потом разочаровался в зяте и потребовал, чтобы тот дал жене развод. Молодой человек отказался. Богач затеял против него судебное дело и одновременно нанял двух разбойников, чтобы покончить с непокорным. Однако у того были два брата, которые, по законам кровной мести, могли осуществить возмездие. Чтобы исключить такую возможность, злоумышленники подкараулили трёх братьев, когда они все вместе рано утром шли в город на заседание суда. Убивали долго, с мучительством, никакие мольбы, обращённые племянниками к жестокому дядюшке не помогли. Все знали, кто совершил злодеяние, но убийцы остались безнаказанными.41
Однако, когда представители государственной власти вмешивались в деревенскую жизнь, их методы — по дикости — не сильно отличались от местных нравов. Так, вскоре после Первой мировой войны правительство выпустило указ о конфискации оружия у населения. Ретивый губернатор провинции отдал приказ армии провести эту гуманную акцию. И вот, ранним летним утром, рота солдат ворвалась в деревню Катба. Они схватили пятерых старейшин и стали избивать их кнутами. Время от времени они стреляли в стену над их головами, при этом даже не объясняя несчастным, чего от них хотят. Лишь убедившись, что арестованные "достаточно подготовлены", офицер потребовал, чтобы они перечислили жителей деревни, у которых есть оружие, и указали, какое именно. "Те из старейшин, у кого ещё оставались крохи сознания и памяти, начали диктовать имена… Любая заминка вызывала новый град ударов… В конце операции у офицера был в руках список двухсот жителей деревни, с пометками о наличии оружия".42
