Мэри Энн Вивер описывает молодую египтянку Надин, из богатой семьи, которая была "по рождению — восточной фаталисткой, западной либералкой — по образованию и феминисткой — по убеждениям… Внезапно она сменила модные платья на чадру и белую робу… "Это больше поиск своей сути, чем протест, — объясняла она. — Если ты одеваешься и ведёшь себя по-западному, ты вынуждена быть западным человеком. Ислам возвращает тебя себе". В это лето, к отчаянию матери и изумлению друзей, Надин уехала из Каира, чтобы пройти военную тренировку в одном из удалённых исламских лагерей".6
Похожий душевный переворот случился с эмигранткой из Сомали, сестрой знаменитой журналистки Айян Али Хирси, живущей сейчас — наподобие Салмана Рушди — под круглосуточной защитой голландской полиции. "Хавеа выучилась говорить бегло по-голландски меньше чем за два года… В борьбе за свободу и независимость [женщин] она всегда была впереди сестры, но вдруг это изменилось. Когда Айян сняла головной платок, Хавеа стала носить его… Она уходила в себя, часами лежала на кровати, смотрела телевизор. У неё случались припадки слёз, её мучило, что она огорчила свою мать, [оставшуюся в Сомали]. Ислам представлялся ей путём возврата домой, к безопасности и спасению… Однажды в морозный день она обернулась к Айян и сказала: "Знаешь, почему эти люди не верят в ад? Потому что они уже живут в нём"."7
Жизнь, открытая каждый день и час сквозняку сомнения, столь привычная человеку индустриальной эпохи, кажется бетинцу-мусульманину адом. А выработанный иммунитет к микробу сомнения даёт ему возможность оставаться внутренне безмятежным в самых тягостных и опасных жизненных перетурбациях.
Поразительным примером — иллюстрацией — этой тотальной незамутнённости сознания можно считать фигуру джихадиста-шпиона, Омара Насири, опубликовавшего недавно свои воспоминания. Марокканец, заброшенный судьбой в Брюссель в начале 1990-х, он добровольно предложил полиции шпионить за исламистами, собиравшимися в доме его матери. Почему? Он разочаровался в идеалах джихада? Проникся сочувствием к жертвам террора? Ничего подобного. Насири не удостаивает нас объяснением и, судя по всему, не задаётся таким вопросом. Похоже, он просто даёт жизни возможность нести его туда, где наркотик опасности даёт ему наиболее острые переживания.
Оставаясь тайным осведомителем, он одновременно, с риском для жизни, участвует в операции по переправке автомобиля со спрятанной в нём взрывчаткой — через всю Европу — в Марокко. Следующий этап: по заданию полиции он отправляется за сбором информации в тренировочный лагерь джихадистов в Афганистане. Существование в лагере полно тягот и опасностей: холод и жара, грязь и вонь, отвратительное питание, рискованные упражнения с взрывчаткой, тренировочные пробежки ночью в горах, часто кончающиеся падением в пропасть, увечьями, даже смертью. Ноги изранены, кожа почернела и высохла, слезящиеся глаза, изнурительная жажда.
И что же?
Насири полон восторга! "Как я любил наши тренировки! Я любил ощущать тяжесть автомата в руке, любил толчок отдачи… Я любил треск стрельбы по мишеням, взрывы гранат… Выстрелы из пистолетов, из ружей, из миномётов отражались эхом от окружающих гор. Это звучало почти как торжественный хор, и иногда я дрожал от восторга и восхвалял Господа за то, что он привёл меня сюда".8
Насири чувствовал себя посреди единомышленников — братьев — соратников, — посвятивших себя великому делу защиты ислама от бесчисленных врагов. Вместе с ними он ликует, когда приходит известие об успешном теракте в Парижском метро (1995). Он жадно впитывает рассказы о страданиях мусульман в Палестине, Боснии, Косово, Чечне, Кашмире, Таджикистане. Он увлечённо слушает лекции о новых мусульманских пророках и мучениках, объясняющих превосходство мусульманства над другими религиями: о Сайиде Катбе, шейхе Аззаме.
Насири изучает правила ведения священной войны. "В бою муджахеддин должен подчиняться строгим ограничениям. Нельзя убивать невинных, нельзя убивать женщин и детей, нельзя уродовать трупы врагов. Нельзя разрушать школы, церкви, колодцы, уничтожать посевы и скот. Нельзя убивать никого во время молитвы, в независимости от того, какому богу молится человек."9 Но тут же, на следующей странице, ум, избавленный от сомнений, показывает нам, как можно — и нужно! — обходить все эти правила. Кого считать врагом? "Всякого, кто снабжает неприятеля деньгами и оружием, провиантом и водой, даже просто моральной поддержкой, например — журналистов… Если женщина молится Богу о спасении мужа, она ещё не враг. Но если она молит помочь ему убивать мусульман, она враг. То же самое и с детьми… Если ребёнок доставляет еду или даже послание сражающемуся врагу, он становится законной мишенью."10
Насири рвётся в бой — но куда? Да, Палестина, Иерусалим — важнее всего, там — сердце ислама. Но этот фронт не для него. Там его война кончится слишком быстро: он обвяжет себя взрывчаткой и войдёт в первый же израильский автобус. А он хочет сражаться долго, убить много врагов. Чечня! Он слушает рассказы джихадистов из Чечни, мечтает встать в их ряды. Интересно было бы узнать, сколько "выпускников" лагерей джихада приняло участие в захвате больницы в Будённовске (1995), взрывах жилых домов в Москве (1999), атаке на московский театр (2002), на школу в Беслане (2004)?
Однако в Чечню Омар Насири не попал. После окончания "курса учёбы на террориста" он возвращается в Европу и даёт полный отчёт французской и английской полиции обо всём, что увидел и узнал в тренировочных лагерях: имена и клички "курсантов и преподавателей", их число, типы изучавшегося оружия, организация подразделений, технология изготовления бомб. В Лондоне он становится регулярным посетителем мечети, где ведётся пропаганда джихада, аккуратно доносит своим кураторам обо всех контактах главного проповедника, Абу Хамзы, опознаёт людей на показанных ему фотографиях, называет адреса. Но при этом, душой он — полностью на стороне джихада. Полицейскому Марку он объясняет: "Вы не избавитесь от того, что вы называете терроризмом, до тех пор пока не уберётесь с нашей земли и из нашей политики… Причём речь идёт не только о ваших армиях, оккупировавших мусульманские страны. То же самое относится и к вашим деньгам, вашей пропаганде, вашему оружию".11
Вся радикальная исламистская идеология впитана им без тени сомнения: секулярные правительства в мусульманских странах — марионетки Америки или России; главная цель Америки — уничтожение мусульман; американская политика контролируется и направляется Израилем — это всякому ясно; однако страшнее Америки и Израиля — шииты; эти пытаются разрушить ислам изнутри.12
Омар Насири не спрашивает себя: если я на стороне джихада, почему я помогаю лондонской полиции следить за джихадистами и арестовывать их? Сознание, избавленное от сомнений, не знает чувства вины. Причастность важной тайне — в данном случае двуслойной — джихадист и шпион — остро возбуждает, наполняет кровь адреналином. Но есть и практический смысл: если Насири замешается в террористический акт и будет арестован, на суде он заявит, что действовал по тайному заданию полиции и вполне сможет увернуться от наказания.
Чем платит человек — или целый народ, — открывший свою душу — ум — сомнению? Перед ним неизбежно вырастает угроза отчаяния. У нас нет способов оценки эмоционального состояния народа в той или иной стране. Правда, можно было бы взять в качестве косвенного показателя статистику самоубийств. Мировая здравоохранительная организация ведёт учёт, и результаты этого учёта выглядят соблазнительно наглядными: почти все индустриальные страны, то есть народы, открытые сомнению, имеют в среднем не меньше 20 самоубийц на сто тысяч человек. Катастрофично положение в странах, завершающих процесс индустриализации, но потерявших — разрушивших — на этом пути религиозные основы: в России — 70, Украине — 52, Белоруссии — 63, Латвии — 57, Литве — 75. В католических странах Третьего мира, в Южной Америке и других картина более утешительная: там коэфициент не поднимается выше пяти-десяти. А в странах мусульманских он колеблется от нуля до двух: Албания — 2,4; Азербайджан — 1,2; Египет — 0,1; Иран — 0,3; Иордания — 0,0; Сирия — 0,2.13 Однако при ближайшем рассмотрении эта статистика может оказаться весьма обманчивой.
