— Тоже встал, Дэнни?
Она крайне редко называла меня так. Головы она не поворачивала, но услышала, как я перешагнул порог и остановился, глядя за окно мимо нее.
Я сказал, что мне не спится, как и ей, судя по всему. Вслух удивился тому, что после дневных работ наши тела устали, но головы почему-то остаются свежими.
— Наверно, я просто слишком разозлена, чтобы спать, — сказала Кэти.
Это заявление меня поразило. И я поинтересовался, что могло ее так разозлить.
— Да я все время злюсь, Дэнни. А ты разве нет?
Я сказал, что вовсе нет. Я сказал, что вообще почти никогда не злюсь, а она в ответ повторила, что разозлена постоянно.
Она сказала, что иногда чувствует себя распадающейся на части. Как будто одна часть ее стоит обеими ногами на земле, а в то же время другая часть бежит вперед, прямо в ревущее пламя.
Я провел с ней еще часа два. Мы допили кувшин сидра, а потом прикончили еще один.
Когда она наконец согласилась отправиться в постель, я вернулся в свою комнату и заснул так быстро, что почти забыл события той ночи. Словно они были частью моего сна. Сна о пламени. Сказать по правде, в те дни я думал, что самым затяжным конфликтом в моей жизни будет тот самый, что я каждую ночь переживал во сне. Иногда мне казалось, что могу спать вечно. А иногда при возвращении из сна в реальный мир я чувствовал себя так, словно только что вылез из собственной кожи, подставляя дождю и ветру свою багровую ободранную плоть.
Глава двенадцатая
— Этот сраный ублюдок еще и выиграл в лотерею!
— Кто?
— Я о сраном ублюдке, который вчера выиграл в лотерею. Кажется, в «Евромиллионах»
[6]. Не главный приз, но все равно куш неслабый. Он и без того миллионер, так еще и тут привалило.
Мы с Кэти стояли на парковке позади Рабочего клуба. Покрытие здесь не ремонтировали, наверно, уже лет сорок. Зимние морозы деформировали его до такой степени, что ям было больше, чем плоских участков, а крупные корявые куски асфальта, вывороченные и отброшенные в сторону, образовывали по периметру площадки нагромождения, похожие на обломки горгулий среди руин старинного собора. Некоторые ямы были настолько глубокими, что на их дне виднелся коренной грунт, лишь слегка подчерненный остатками гудрона. Когда-то здесь имелась белая разметка для паркующихся машин, но она давно уже исчезла без следа. И все вокруг было усеяно бело-серыми засохшими плевками жевательных резинок.
Утренняя дымка висела на уровне наших коленей. Прогноз на этот день обещал тепло, но сейчас, сразу после рассвета, было холодно и тускло, солнечные лучи увязли в облаках на горизонте.
— Долбаные «Евромиллионы»!
Тут по утрам собирались мужчины, искавшие работу, каковой, вообще-то, было кот наплакал. Уже лет двадцать, а то и больше, в этих краях царила депрессия. Имелась парочка товарных складов, где можно было подзаработать погрузкой ящиков в фургоны. Перед Рождеством ящиков и фургонов бывало больше обычного, но даже тогда их не хватало на всех безработных. Женщинам еще кое-где предлагались вакансии: парикмахерами, нянями, продавщицами, уборщицами или помощниками учителей, при наличии подходящего образования. Но если вы были мужчиной и хотели устроиться грузчиком или сезонным рабочим на ферму, вы приходили на этот самый пятачок. Подъезжал грузовик и увозил вас в поля или в какое-нибудь хранилище, где комбайны вываливали на пол для сортировки содержимое своих бункеров: сахарную свеклу, или репу, или картофель. В этот день заявка была на картофель, и мужчины сразу прикинули, что их повезут на ферму «Санрайз» — корячиться на сраного ублюдочного фермера, который только что сорвал куш в лотерее.
— По крайней мере, он дает нам отгулы, когда нужно отмечаться в бюро, — сказал кто-то.
— И даже отвозит нас туда, если рискуем опоздать, — добавил другой.
— А ты думаешь, он ради тебя старается? Черта с два! Если ты получаешь пособие, он может платить тебе по минимуму. Сунет десятку в конце дня — и все дела, типа подкинул карманных деньжат.
— Так и есть. А если будешь возникать, он мигом на тебя настучит. Приедет в бюро и заявит, что ты у него работаешь, покажет пару бумаженций, которые якобы выписывает тебе регулярно. Расчетные листы и все такое. Ты этих бумажек в жизни не видел, и вдруг они тут как тут, и ты уже виновен в незаконном получении пособия, в неуплате налогов и хрен поймешь в чем еще. Так оно вышло с Джонно.
— И с Тони так вышло.
— И с Крисом, и с другими.
— Ублюдок!
— Сраный ублюдок!
— Кусок дерьма!
Стало быть, фермер был ублюдком. Как и большинство других фермеров, по мнению работяг, но этот ублюдок был хуже всех, потому что он выиграл в лотерею, и без того уже будучи миллионером. Он был везучим ублюдком. «Евромиллионы». Или моментальная лотерея.
Мы с Кэти походили на два серых каменных столбика, торчавших чуть в стороне от этой группы. Работяги почти не обращали на нас внимания. Они сгрудились в центре парковки, а мы стояли на ее краю, но все же достаточно близко, чтобы слышать разговор. У нас был термос с горячим кофе, и я прихлебывал его из бело-голубой эмалированной кружки, а Кэти пила из термосной крышечки.
Сортировка картофеля на ферме «Санрайз». Такова была работа на сегодня. Скоро приедет фургон, который довезет нас до места назначения. И там высадит. А в конце дня подберет нас на том же месте и высадит здесь.
Кэти нервничала. Я судил об этом по тому, как она сжимала крышку термоса. И по дрожанию ее тонких полупрозрачных век на холодном воздухе. Ее глаза были так же чувствительны, как ее кожа, не выносившая холода. И чувствительность их возрастала в те минуты, когда ей было страшно. Обычно при появлении какой-то конкретной угрозы Кэти встречала ее с широко распахнутыми глазами и не закрывала их, пока ситуация не разрешалась тем или иным образом. А в этот день страх кругами курсировал по всему ее телу, как заяц по пшеничному жнивью. Я это видел. Она вся как бы ощетинилась.
У меня тоже тряслись поджилки. Ферма «Санрайз» принадлежала миллионеру, на днях сорвавшему куш в лотерее, и он носил фамилию Коксвейн. Да, тот самый Коксвейн, из которого Папа вытряс деньги для Питера. Точнее, вытряс его должок Питеру. Тот самый Коксвейн, которого Папа чуть не забил до смерти на стоянке у игорного заведения. Коксвейн был одним из приятелей Прайса. Эта земля, как и все угодья по соседству, принадлежала Прайсу, а Коксвейн держал на ней ферму, нанимал безработных всего за десятку в день, а если они возмущались, доносил в службу занятости, и смутьянов лишали пособия.
Мы с Кэти прибыли сюда, чтобы выяснить обстановку на месте. Такие инструкции дал нам Папа. А саму идею подкинул Юарт.
