Послышались одобрительные возгласы.
Позднее я застал Юарта стоящим метрах в двадцати от костра, у стола с закусками.
— Вам что-нибудь нужно, Юарт?
— Нет, спасибо. Застолье удалось на славу. Это ты готовил салаты?
Я кивнул.
Юарт зачерпнул ложкой капустный салат, положил его на ломоть хлеба и накрыл куском только что поджаренного мяса.
— И гостей полным-полно, — сказал он. — Вы с сестрой хорошо сделали свое дело на той ферме. А сестра Марты, Джулия, хорошо сделала свое дело на местной почте. Она приглашала сюда жителей деревни, приходивших за пенсиями и разными пособиями, а также тех, кто снимал деньги со счетов для оплаты аренды.
— Да, толпа собралась изрядная, — согласился я. — Как думаете, из этого всего выйдет толк?
— Пока трудно сказать. Я уже не так хорошо понимаю людей в округе, как понимал в былые времена. Не знаю, что они чувствуют и что думают. Иногда мне кажется, что прежний дух исчез полностью, а иногда — что он все еще здесь, но до поры дремлет. Многие из нынешних гостей — сыновья и дочери тех, кто работал со мной на шахте. А еще многие безвременно скончались. Они слишком налегали на выпивку, сигареты и грубую пищу, вроде этого вот мяса. Мы все так делали. Однако я вижу здесь и кое-что от того, прежнего мира. Люди так же бедны, как были всегда, и так же измучены. Но на больших вечеринках бывает проще сплотить людей, чем держать их порознь. Точно так же снова сплотить общину легче, чем постоянно настраивать людей и семьи друг против друга. А ведь именно на это были направлены все усилия лендлордов в последние десять с лишним лет.
Юарт откусил от бургера, и майонез потек по его подбородку. Я взял со стола салфетку и протянул ему, чтобы вытер лицо. В этот момент я обнаружил, что рядом с нами стоит Вивьен. Она смотрела на Юарта как-то неопределенно. Я не был уверен, что они знакомы, но, прежде чем попытался представить их друг другу, она заговорила:
— Эта сплоченность во все времена была очень относительной. Те же мужчины, которые так легко и естественно объединялись для взаимной поддержки, могли вечером прийти домой пьяными и отлупить своих жен.
Юарт на секунду был застигнут врасплох, и Вивьен продолжила:
— Есть мечтания, Юарт, и есть воспоминания. А еще бывают воспоминания о мечтах.
Юарт выждал еще пару секунд, затем промолвил «угу», кивнул и грустно улыбнулся на прощание. Он удалился к столу с напитками, где Марта усердно наполняла пластиковые стаканы сидром из бочонка.
— По-вашему, эта затея не сработает, Вивьен? — спросил я.
Она пожала плечами вместо ответа.
Глава четырнадцатая
На следующий день я, как обычно, посетил дом Вивьен. Она общалась со мной большую часть утра, а затем оставила меня сидеть в одиночестве перед плюющимся искрами огнем и поднялась на второй этаж. Оказывается, она собиралась повидать в городе кого-то, с кем давно дружила. Она сказала, что вечером посетит ресторан в Лидсе, а потом театр, где посмотрит пьесу вместе с этим другом (или подругой), после чего заночует в его (или ее) доме. Я ни разу не услышал слов «он» или «она», хотя был очень внимателен, как ни разу не услышал и какого-либо имени, хотя старался не пропустить ни слова. Я задал несколько вопросов, какие обычно провоцируют упоминание пола человека. Она отвечала вежливо и коротко, но это ничего не прояснило.
Я слышал ее шаги в комнате наверху. Скрипели половицы, со щелчком открывалась и закрывалась тяжелая дверь платяного шкафа. Отчетливо брякали проволочные вешалки о стальную штангу в шкафу. Звенели тесно составленные флаконы со всякой парфюмерией, когда Вивьен дергала выдвижные ящики, покачивая туалетный столик.
Я слышал все это лишь потому, что весь обратился в слух.
Я лишь однажды побывал на втором этаже дома Вивьен, чтобы воспользоваться туалетом. В тот день ванная комната внизу ремонтировалась, и стены там были покрыты свежей краской.
Моим первым впечатлением — хоть я и почувствовал себя неловко при этой мысли — было то, что за чистотой и порядком наверху следят гораздо меньше, чем внизу. Комнаты явно пребывали в запущенном состоянии. На стульях лежали стопки книг, а мусорная корзина была переполнена. Длинные узкие листья паучников на подоконнике потемнели на кончиках, а земля в их горшках высохла до окаменения. А по оконным стеклам с обеих сторон очень не помешало бы пройтись влажной намыленной тряпкой. На дверных ручках и выключателях виднелись жирные отпечатки пальцев.
Плотный бурый коврик на виниловом полу ванной был посыпан тальковым порошком с ароматом роз. Банку порошка я заметил на полке позади унитаза. Субстанция эта была мне знакома еще с раннего детства в доме Бабули Морли — всякий раз после ванны бабушка осушала меня или Кэти полотенцем и втирала нам в кожу этот мягкий тальк, похожий на сахарную пудру, и потом уже помогала нашим маленьким рукам и ногам влезть в ночные пижамы.
Над раковиной в ванной комнате Вивьен висело зеркало со стеклянной полочкой, на которой валялись пара зубных щеток и полупустой тюбик пасты, бело-голубое содержимое которого частично размазалось по стеклу.
Выйдя из ванной, я направился было вниз, на кухню, где Вивьен уже приступила к заварке чая. На плите вовсю кипел чайник, заглушая все звуки, производимые ею там, а также шум, который я мог произвести здесь.
Но тут я заметил приоткрытую дверь ее спальни и, что тут скажешь, не устоял перед соблазном. Я проскользнул в эту щель, не раскрывая дверь шире.
На стуле и в углу кровати лежала одежда, как чистая, так и грязная, а платяной шкаф стоял нараспашку.
Прежде всего я подошел к шкафу и провел пальцами по рукаву шелковой блузки цвета слоновой кости с тонкой вышивкой в виде фиалковых лепестков, потрогал выщербленные перламутровые пуговицы. Затем достал из шкафа хлопчатобумажное платье на вешалке и поднял его высоко перед собой. Оно было узким в талии и расширялось там, где обтягивало грудь и бедра Вивьен. Когда она носила платья или блузки на пуговицах, последние с трудом застегивались на ее груди. А вот юбки туго охватывали ее бедра, но порой вздувались пузырем на ее плоском животе.
Сам же я был худым как щепка. Мои седалищные кости выпирали под бледными тощими ягодицами, в чем я легко мог убедиться на ощупь. Грудная клетка была тощей под стать заду. При недоразвитых мышцах ребра натягивали кожу до почти прозрачного состояния, и при падающем сверху свете очертания ребер дополнительно подчеркивались тенями, которые они отбрасывали.
Я переместился к белью для стирки, кучей сложенному на кровати.
Тут нужно заметить, что я никогда не думал о себе как о мужчине. Я даже не думал о себе как о мальчике. Конечно, если бы меня спросили, я бы ответил, что являюсь таковым. Не то чтобы я когда-либо активно отвергал это определение. Я просто о нем никогда не задумывался. У меня не было причин об этом думать. Я жил с отцом и сестрой, которые были всем моим миром. Я не думал о Кэти как о девчонке или женщине, для меня она была просто Кэти. Я не думал о Папе как о мужчине, хотя знал, разумеется, что он им был. Я думал о нем просто как о Папе.
