(Мир должен измениться. Потому что он несовершенен. Ты дурак, Руал, но не настолько, чтобы отрицать это.)
Женщина наклонилась, подхватила за дужку показавшееся из колодца полное ведро — и в этот момент мучительно напомнила Руалу ту, другую, которая приходилась ей бабкой. Даже взгляд — серьёзный и настороженный…
— Ящерица, — сказал он шёпотом.
(Ты много потерял, Руал.)
По верховьям деревьев снова прошёлся резкий, неожиданный ветер. Руал почувствовал, как бегут по коже ледяные мурашки.
— Да, — сказал он чуть слышно. — И это не последняя потеря.
* * *
Эгерт не любил подземелий. Кто их, впрочем, любит — наверняка не узники, годами гниющие в каменных мешках либо неделями дожидающиеся пыток… А Солль слишком хорошо помнил, как шёл этим коридором в сопровождении Фагирры и городского палача, и как пахло в пыточной, и какие крики доносились сквозь толщу стен…
Палач поднялся навстречу; был он удивительно похож на своего предшественника, двадцать лет назад раздувавшего для Солля жаровню. Впрочем, Эгерта раскалённый металл не тронул… А Тория…
Внутри него захлопнулась некая дверца: запрещено. Не сейчас, в самом деле… Не думать…
Он кивнул сопровождавшему его тюремщику; тот передал свой факел палачу и исчез в боковом коридоре. Палач, с виду похожий скорее на мастерового, вопросительно склонил голову к плечу; Солль кашлянул, прочищая горло:
— Ну?
— Готовый, — отозвался палач степенно. — Ждёть.
Низкая железная дверь гостеприимно распахнулась перед господином полковником; наклонив голову, Солль шагнул в камеру пыток — ту самую, где много лет назад говорил с ним Фагирра.
Два факела, укреплённые в железных кольцах, давали даже больше света, чем хотелось бы Соллю. Жаровня на трёх ногах подмигивала красным; у стены стояли кресло с подлокотниками и низкая круглая табуретка. Перед жаровней помещался широкий топчан; сейчас он жалобно поскрипывал под грузом мощного, обнажённого, покрытого потом волосатого тела. Запах дыма в камере мешался с ядрёным духом немытого мужика.
Солль передвинул кресло подальше и сел, положив руки на подлокотники. Палач принялся отбирать инструменты. Солль не глядел в его сторону; слушая отвратительный лязг, он вспомнил задумчивые глаза судьи Ансина: «Это не твоё дело, Солль… Но я понимаю, почему ты за него берёшься».
Сова ждал. Глаза его больше чем обычно напоминали круглые жёлтые плошки на морде хищной птицы; кожа на лбу разошлась, открывая длинную рану — последствие удара, спасшего Соллю жизнь. Руки и ноги атамана были намертво прикручены к топчану. Бороду и волосы палач успел умело обкорнать; неглубокая рана на плече уже затянулась, но шея по-прежнему была обвязана тряпкой, и тряпка пропиталась кровью.
Палач закончил приготовления и встал за спинкой кресла, ожидая распоряжений. Мысли Эгерта оказались непривычно тяжёлыми и вязкими — он никак не мог придумать вопрос. Впрочем, так вот сидеть и молчать — тоже разновидность пытки…
Сова чуть пошевелился и сдавленно вздохнул. Рёбра его поднялись и опали; поперёк груди тянулся старый сизый шрам, внизу живота курчавились нетронутые палачом волосы, и небывалых размеров мужское достоинство безвольно свешивалось набок.
Эгерт отвёл взгляд — но Сова успел перехватить его, и к своему удивлению Солль заметил на дне атамановых глаз искорку самодовольства. Палач переступил с ноги на ногу.
Сова смотрел теперь прямо Эгерту в лицо; это не был взгляд жертвы. Атаман смотрел бы точно так же, глядя из удобного кресла на привязанного к топчану Солля. Эгерт снова удивился — Сове можно было отказать в чём угодно, но только не в мужестве.
Клещи в жаровне приобрели малиновый оттенок. Солль представил себе запах горелой плоти и болезненно поморщился; Сова расценил это как проявление слабости, и во взгляде его снова проскользнула тень удовлетворения. Эгерт разозлился.
Не так давно они сидели рядом — самец-убийца и мальчик, которому Солль когда-то дал имя. Они говорили — о чём? Луар принимал из этих рук нечто — что именно? «Господин Луар»… «Вежливо, чтобы не сказать — почтительно…» Почтительный Сова? Кланяющийся кому — Луару?!
— Вот что, — голос его звучал холодно и ровно, как он того и хотел. — Вот что, Ишта…
Палач шагнул вперёд, приготовившись исполнять приказ. Эгерт дёрнул уголком рта:
— Отдохни, Ишта. Постой за дверью, дабы мне не мешали. Никто. Ты понял?
Палач смутился; очевидно, распоряжение полковника полностью шло вразрез с приказаниями, полученными от судьи.
Солль нахмурился; некоторое время они с Иштой смотрели друг на друга, и палач решал, стоит ли возражать. Прошла почти минута, прежде чем он отказался от такой попытки, поклонился, с сожалением глянул на жаровню — и бесшумно скрылся за низкой дверью.
Эгерт проследил, плотно ли закрыта железная створка; вернулся, прошёлся вокруг треноги, стараясь не глядеть на Сову. Сейчас тот снова убедился в его, Солля, уязвимости: полковник желает знать — и не хочет, чтобы знали другие. Тайна, известная Сове, была теперь единственным оружием атамана — и этому оружию противостояли малиновые клещи, полученные Соллем в наследство от палача…
Солль круто повернулся. Взгляд его встретился со взглядом Совы, и разбойник, кажется, на секунду смутился.
— Правда ли, что ты служил Лаш? — уронил Солль негромко.
Сова через силу ухмыльнулся. Эгерт, впрочем, и не ждал от него лёгких ответов.
— Твоё время не безгранично, — заметил он, разглядывая приготовленные палачом приспособления. — Твоя смерть может быть лёгкой… Предел мечтаний. Лёгкая смерть. Будешь говорить?
— Буду, — сказал Сова неожиданно. Голос его осип, но звучал вполне внятно. — Ты, полковник… ещё упрашивать меня будешь: замолчи, мол. Я-то скажу, а ты вот… не боишься?
Эгерт с трудом сдержал желание ударить лежащего. Прошёлся, слушая собственные шаги; уселся на подлокотник кресла:
— Я вот не боюсь, Сова. Пуганый я. О себе думай.
— Обо мне уже подумали, — атаман громко сглотнул. — Мне всё одно… Да вот только… — он замолчал, глядя на Эгерта с нескрываемой издёвкой, явно ожидая вопроса.
— Не «всё одно», — Эгерт снова встал. Подошёл к жаровне, потрогал пальцем рукоять клещей, отдёрнул руку. — Не «всё одно», Сова… Я ведь на части тебя порежу. Всё, что висит, повырву с корнем… И язык тоже. И не будет «только» — одно мясо бессловесное, подавишься своим «только»…
Сова часто задышал:
— Запаришься… Грязи побоишься, полковник. Измараешься по уши… Хотя… — он хрипло хохотнул, — и так ты получаешься в дерьме, полковник… Как я.
Солль мысленно выругал себя за недостойную уязвимость. Слова Совы не должны волновать его — а вот донимают, жгут, будто он, Эгерт — пытаемый…
Он отыскал среди палачова имущества кожаные рукавицы — засаленные, неоднократно бывавшие в деле; при мысли, что придётся сунуть в них руки, его жестоко передёрнуло.
