– Посмотрим. Дам вам знать, что решу. – Он вылез из ее крохотной машинки, посмотрел, как она разворачивается и вновь выезжает на узкую дорогу.
Короткая прогулка через пастбище как нельзя лучше помогла отвлечься от событий дня. На него нахлынули ароматы ранней весны: странноватая сладость влажной земли, воздух, такой свежий, что смог очистить душу – смыть всю копоть, мешающую видеть вещи как они есть.
По крайней мере, так казалось Гурни – пока он не пришел домой, не побыл там минут пять, не зашел в ванную, не умылся и пока Мадлен не спросила, как прошел день.
Он вспомнил, насколько сумел, подробности трех странных встреч, на которые они ходили с Ким, и всех людей, с которыми они встречались: Руди Гетца и девушку на роликах, Ларри Стерна в кардигане, как у мистера Роджерса, Роберту Роткер и ее безумный спектакль со стрельбой. Еще рассказал все, что знал о Максе Клинтере – странном, трагическом герое, чья жизнь по вине Доброго Пастыря изменилась навсегда.
Он сидел за столом у французской двери, а Мадлен стояла у раковины и нарезала овощи на разделочной доске.
– Ким хочет, чтобы я в этом поучаствовал еще один день. А я, черт возьми, не знаю, что делать.
Мадлен надрезала большую красную луковицу.
– Как твоя рука?
– Что?
– Рука. Онемевшее пятно. Как оно?
– Не знаю. Я не… – он осекся и потер предплечье и запястье. – В целом… так же, кажется. А почему ты спросила?
Она повертела в руках луковицу, снимая толстые верхние слои.
– А как бок, не болит?
– Сейчас не болит. А так, то заболит, то перестанет.
– Через каждые десять минут, так, кажется?
– Примерно.
– А сегодня как часто?
– Не соображу.
– Не сообразишь, болел ли бок вообще?
– Не знаю.
Она кивнула, разрезала пополам цукини, положила половинки на доску и начала нарезать небольшими дольками.
Гурни поморгал, уставился на нее, откашлялся:
– Так ты говоришь, стоит наняться к Ким еще на день?
– Разве я это сказала?
– По-моему, сказала.
Повисло долгое молчание. Мадлен нарезала баклажан, желтый кабачок и красный сладкий перец, смешала в большой миске, отнесла на плиту и высыпала в шипящий вок.
– Она интересная девушка.
– В смысле?
– Умная, привлекательная, тонкая, амбициозная, энергичная. Ты не находишь?
– Хм. Ну, она определенно не пустышка.
– Может познакомить их с Кайлом?
– С моим сыном?
– Я не знаю никакого другого Кайла.
– А почему ты подумала?..
– Просто я представила их вместе, вот и все. По характеру они разные, но на одной волне.
Он попытался представить, как могли бы развиваться эти отношения. Но спустя полминуты отказался от этой затеи. Слишком много вариантов, слишком мало сведений. Он завидовал мощной интуиции Мадлен. Эта интуиция в мгновение ока переносила ее через бездны неизвестности, перед которыми сам Гурни застывал столбом.
Глава 12
Безумие Макса Клинтера
– Прибываем к точке назначения, справа.
Навигатор привел Гурни к перекрестку без указателей: грязный проселок примыкал к мощеной дороге, по которой Гурни только что проехал две мили, не встретив по пути ни одного дома, не дышавшего на ладан.
С одной стороны проселка была открыта железная калитка, с другой стоял сухой дуб со шрамом от молнии на стволе. К стволу был прибит человеческий скелет – или же, подумал Гурни, крайне правдоподобный муляж. На шее у скелета висела рукописная табличка: “последний непрошеный гость”.
После всего, что Гурни успел узнать о Максе Клинтере, в том числе из телефонного разговора этим утром, табличка его не удивила.
Гурни свернул на изрытую канавами тропу, тянувшуюся наподобие дамбы прямо через большой бобровый пруд. За прудом тропа уходила в заросли кленов, проходила их насквозь и приводила в конце концов к бревенчатой хижине, построенной на клочке суши, окруженной водой. Вокруг в изобилии росли болотные травы.
Хижину окружало своеобразное ограждение: что-то вроде рва в спутанной траве, обнесенного изгородью из мелкой сетки. Тропа вела через этот ров и тоже была обнесена изгородью по обеим сторонам. Пока Гурни рассматривал эту конструкцию и гадал, зачем она нужна, дверь хижины отворилась и на каменный порожек вышел человек, одетый в камуфляж, вопиюще не сочетающийся с сапогами из змеиной кожи. Вид у него был неприветливый.
– Гадюки, – произнес он сурово.
– Простите?
– В осоке. Вы ведь это хотели спросить? – Он говорил со странным акцентом, не сводя пристального взгляда с Гурни. – Гремучие змейки. Маленькие – самые опасные. Вся округа знает. Лучшая защита.
– Думаю, в такой холод они спят и не слишком опасны, – доброжелательно отозвался Гурни. – Вы, должно быть, мистер Клинтер?
– Максимилиан Клинтер. Погода влияет лишь на материальных змей. Мысль о змеях – вот что отпугивает непрошеных гостей. Никакая погода не властна над змеями в их голове. Понимаете, о чем я, мистер Гурни? Я бы вам предложил войти, но я никому этого не предлагаю. Ничего не поделаешь – ПТСР
[4]. Если вы войдете в дом, мне придется остаться на улице. Двое – уже толпа. Не продохнуть ни хера. – Он диковато усмехнулся.
Гурни вдруг понял, что говорок Клинтера – это утрированный ирландский акцент, который вдобавок то появляется, то исчезает, как у Марлона Брандо в “Излучинах Миссури”.
– Я всегда принимаю гостей на свежем воздухе. Надеюсь, вы не в обиде. Следуйте за мной.
Клинтер провел Гурни вдоль ограждения к выцветшему от солнца столу для пикника позади хижины. Позади стола, прямо около болота, стоял настоящий армейский “хаммер” песочного цвета.
– Вы на этом ездите? – поинтересовался Гурни.
– В особых случаях, – заговорщически подмигнул Клинтер и уселся за стол. Он взял со скамейки пару тренажеров для кистей и принялся их сжимать.
– Располагайтесь, мистер Гурни, и скажите, что вас интересует в деле Доброго Пастыря.
– Я уже говорил вам по телефону. Меня попросили…
– Чуть-чуть помочь одинокой мисс Сердце?
– Мисс Сердце?
– “Корасон” – значит “сердце”. Испанский для начинающих. Впрочем, уверен, вы и без меня знаете. Подходящее имечко, правда? Дела сердечные. Превратности любви. Сердце кровью обливается, так сострадает жертвам преступления. Но при чем здесь Максимилиан Клинтер?
