Насколько Гурни мог видеть со своего заднего ряда, все жадно внимали ее словам. В этой аудитории она была рок-звездой.
– Этот инстинкт лежит в основе искусства, привычки, радости творчества и фрустрации. Многие людские несчастья – не что иное, как конфликт инстинкта подражания и внешних поощрений и наказаний. К примеру, родитель бьет ребенка в наказание за то, что тот бьет другого ребенка. Ребенку преподается сразу два урока: с одной стороны, битье – это неправильная форма протеста против нежелательного поведения (за битье наказывают), с другой стороны, это правильная форма протеста против нежелательного поведения (сам родитель, наказывая ребенка, его бьет). Когда родитель бьет ребенка, чтобы отучить его бить других, он на самом деле приучает его бить других. Ситуации, когда какое-либо поведение наказывается и одновременно преподается в качестве образца, чреваты серьезными психическими травмами.
Следующие полчаса Холденфилд, как показалось Гурни, только повторяла эту мысль на разные лады. Но аудиторию это, похоже, не усыпило, а раззадорило. Ребекка мерила огромный зал шагами, много жестикулировала. Казалось, она обрела райское блаженство.
Наконец, она вернулась за кафедру. На лице ее Гурни видел чуть ли не триумф.
– Итак, я предлагаю следующий тезис: стремление следовать инстинкту подражания – это важнейшая составляющая человеческой природы, которая пока не была должным образом осмыслена. Спасибо за внимание.
Зал взорвался аплодисментами. Розоволицый седой участник, сидевший в первом ряду, встал и обратился к аудитории с интонациями диктора старой школы:
– От лица организаторов конференции я хотел бы поблагодарить доктора Холденфилд за этот замечательный доклад. Она обещала дать нам повод для размышлений и сдержала свое обещание. Это интереснейшее предположение. Через четверть часа у нас будет перерыв, и мы приглашаем вас всех в бар и буфет. А пока, пожалуйста, ваши вопросы и комментарии. Вы готовы ответить на вопросы, Ребекка?
– Да, конечно.
Последовавшие вопросы оказались в большинстве своем славословиями оригинальной идее и благодарностями за участие в конференции. Через двадцать минут этих славословий седой человек снова встал, еще раз почтительно поблагодарил Ребекку от лица организаторов и пригласил всех в бар.
– Интересно, – сказал Гурни с кривой улыбкой.
Холденфилд взглянула на него то ли оценивающе, то ли враждебно. Они сидели на веранде за низким столиком и глядели на гладко выбритый газон, украшенный кустами самшита. Светило солнце, и озеро за газоном отражало синеву неба. На Ребекке был бежевый шелковый костюм и белая шелковая блузка. Ни косметики, ни украшений, за исключением явно дорогих золотых часов. Золотисто-каштановые волосы – ни длинные, ни короткие – уложены довольно небрежно. Темно-карие глаза пристально смотрели на Гурни.
– А ты рано, – сказала она.
– Много чего успел понять.
– Про философскую психологию?
– Про тебя и про то, как ты думаешь.
– Про то, как я думаю?
– Мне было интересно, как ты приходишь к своим выводам.
– Вообще? Или ты о чем-то конкретном, но не говоришь прямо?
Он рассмеялся.
– Как дела?
– Что?
– Отлично выглядишь. Как у тебя дела?
– Нормально. Занята все время. Очень занята.
– Это, похоже, окупается.
– Что ты имеешь в виду?
– Славу. Уважение. Аплодисменты. Книги. Статьи. Речи.
Она кивнула, тряхнула головой, выжидающе на него посмотрела.
– И?
Гурни глядел на озеро, поблескивавшее за газоном.
– Я хотел сказать, что у тебя очень успешная карьера. Сначала сделать себе имя в судебной психологии, теперь – в философской психологии. Холденфилд – это бренд. Я впечатлен.
– Ничего подобного. Ты не впечатлительный. Что тебе нужно?
Он пожал плечами.
– Мне нужна твоя помощь. Хочу разобраться в деле Доброго Пастыря.
– Зачем?
– Это долгая история.
– Перескажи вкратце.
– Дочь старой знакомой снимает телепередачу о родственниках жертв Доброго Пастыря. Хочет, чтобы я помог советом, дал оценку – мол, я же полицейский – и так далее. – Мысль о том, как понимать это загадочное “и так далее” резанула Гурни уже сейчас, пока он говорил.
– И что тебе нужно знать?
– Много чего. Не знаю даже, с чего начать.
Уголок ее губ нервно дернулся.
– Ну уж начни с чего-нибудь.
– С резонанса паттернов.
Она моргнула.
– Что-что?
– Ты сегодня употребила этот термин. А еще он есть в названии статьи, которую ты написала девять лет назад. Что он означает?
– Ты читал статью?
– Меня смутило длинное заглавие, и я решил, что ни за что ее не осилю.
– Господи, какой же хреновый из тебя актер, – Холденфилд произнесла это как комплимент.
– Так расскажи мне про резонанс паттернов.
Она снова взглянула на часы.
– Боюсь, я не успею.
– Попробуй.
– Он связан со спецификой энергетического обмена между ментальными конструкциями.
– Что на языке убогого сыщика родом из Бронкса означает…
Во взгляде ее проскользнула усмешка.
– Это попытка переосмысления фрейдовского учения о сублимации. То есть о том явлении, когда небезопасная энергия – к примеру, агрессия или сексуальные импульсы – намеренно перенаправляется в более безопасное русло.
– Ребекка, для убогого сыщика в отставке это китайская грамота.
– Хорош выпендриваться, Гурни. Ладно, объясню иначе. Без Фрейда. Есть известное стихотворение, где девочка по имени Маргрит грустит, глядя на падающие осенние листья. Оканчивается стихотворение так: “И заплачешь ты сильнее, Маргрит, девочку жалея”
[7]. Вот это и есть резонанс паттернов. Сильные чувства, которые испытывает девочка, созерцая умирание природы, в действительности порождены осознанием ее собственной смертности.
– Ты хочешь сказать, что мы можем переносить свои эмоции с одного предмета на другой…
– Даже не осознавая, что наши переживания на самом деле не вызваны тем, что сейчас с нами происходит. В том-то и дело! – заключила она с гордостью первооткрывателя.
– И как это можно связать с делом Доброго Пастыря?
– Как? Да как угодно! Его поступки, его образ мыслей, его язык, его мотивы – все можно объяснить резонансом паттернов. Это дело – один из самых ярких примеров описанного мною явления. Убийство ради великой миссии никогда не оказывается тем, чем выглядит на первый взгляд. Помимо осознанного мотива у убийцы всегда есть иная мотивация, коренящаяся в его давнем травматическом опыте. Внутри у него – море подавленного страха и ярости, вызванных этим опытом. Он ассоциирует этот опыт с теми событиями, которые происходят с ним в настоящем, и чувства из прошлого начинают влиять на его мышление. Мы привыкли думать, что чувства, которые мы испытываем, вызваны событиями, которые происходят с нами в настоящий момент. Когда мне радостно или грустно – мне кажется, это потому, что со мной сейчас происходит что-то хорошее или плохое, а не потому, что часть эмоциональной энергии из вытесненных воспоминаний перенеслась в настоящее. Обычно это безобидная ошибка. Но она вовсе не безобидна, если перенаправленная эмоция – это патологическая ярость. Это мы и наблюдаем у убийц определенного типа, яркий представитель которого – Добрый Пастырь.
