– А ваша жена?
– Что моя жена?
– Выходила ли она из дома?
– Мне об этом неизвестно.
– Но вы не уверены?
– Не вполне уверен.
Крамден медленно кивнул, словно бы эти факты складывались в какой-то общий узор. Затем поскреб ногтем крохотное пятнышко на столе.
– Вы совершили поджог в амбаре? – спросил он, не сводя глаз с пятнышка.
Гурни знал, что это стандартный вопрос, который обязан задать следователь по делу о поджоге.
– Нет.
– Вы организовали поджог, совершенный другим лицом?
– Нет.
– Знаете ли вы, кто его совершил?
– Нет.
– Знаете ли вы кого-либо, у кого были причины его совершить?
– Нет.
– Владеете ли вы иной информацией, которая могла бы помочь следствию?
– На данный момент нет.
Крамден уставился на него.
– Что это значит?
– Это значит, что в данный момент я не владею какой-либо иной информацией, которая могла бы помочь следствию.
В недоверчивых глазах следователя вспыхнула едва заметная злость.
– Вы имеете в виду, что планируете получить некую важную информацию в будущем?
– О да, Эверетт, в будущем я, безусловно, получу важную информацию. Можете не сомневаться.
Глава 24
Ставки растут
Мадлен и Кайла Крамден допрашивал всего минут по двадцать, а вот Ким – больше часа.
Они закончили почти в полдень. Мадлен пригласила следователя на ланч, но он отказался, угрюмо, без благодарности в голосе. Без дальнейших разъяснений он вышел из кухни и спустился по склону через пастбище к своему фургону, припаркованному на полдороге между прудом и развалинами амбара.
Утренний туман рассеялся, и за пеленой высокой облачности поблескивало солнце. Гурни и Ким сидели за столом. Мадлен нарезала грибы для омлета. Кайл смотрел в окно:
– Какого лешего он там делает?
– Вероятно, проверяет свой хроматограф, – сказал Гурни.
– Или ест сэндвич в гордом одиночестве, – съязвила Мадлен.
– Для хроматографии нужно около часа, – продолжал Гурни.
– А что она ему даст?
– Много чего. Хроматограф может разложить любое горючее вещество на составляющие и определить их точное количество. Это как отпечатки пальцев вещества, с точностью до типа, иногда даже до конкретной марки, если у нее специфическая формула. Это очень точный анализ.
– Жаль, она не поможет с точностью установить, какая специфическая сволочь подожгла наш амбар, – сказала Мадлен, с усилием нарезая лук, так что нож стучал о доску.
– Что ж, – сказал Кайл, – может, у следователя Крамдена и есть этот чудо-прибор, но сам он придурок. Все расспрашивал меня про мой фонарик, какой дорогой я шел, долго ли сидел с папой у пруда. Кажется, подозревал, будто я вру, что не знаю, кто устроил пожар. Идиот. – Он взглянул на Ким. – Тебя он продержал дольше всех. Про что вы говорили?
– Он хотел узнать все про “Осиротевших”.
– Твою программу? Зачем ему это?
Ким пожала плечами.
– Может, он думает, что это как-то связано с пожаром?
– Он уже знал про “Осиротевших”? – спросил Гурни. – Или ты ему сказала?
– Я ему сказала, когда он спросил, откуда я вас знаю и почему оказалась у вас в доме.
– Что ты рассказала ему о моей роли в этом проекте?
– Что вы мой консультант по вопросам, связанным с делом Доброго Пастыря.
– И все?
– Почти.
– Ты говорила ему про Робби Миза?
– Да, он про это спрашивал.
– Про что “про это”?
– Были ли у меня с кем-нибудь конфликты.
– И ты рассказала ему… про странные вещи, которые творились у тебя в доме?
– Он очень настаивал.
– И про сломанную ступеньку? И про шепот?
– Про ступеньку – да. Про шепот – нет. Я лично его не слышала и решила, что это вопрос к вам.
– Что еще?
– Вроде бы все. А, еще он допытывался, куда я ходила вчера вечером. Не слышала ли чего-нибудь, видела ли вас, видела ли Кайла, видела ли еще кого-нибудь – все в таком духе.
Гурни ощутил, как в груди медленной волной нарастает тревога. Любой следственный допрос предполагает работу с целым рядом сведений, некоторые из которых сообщать необходимо, другие – необязательно. На одном конце спектра – незначительные подробности частной жизни, которых ни один разумный следователь не будет ожидать от допрашиваемого. На другом конце – важные факты, необходимые для понимания преступления. Скрывать такие факты – означает препятствовать осуществлению правосудия.
А между ними – сумеречная зона, область споров и спекуляций.
Вопрос был в том, может ли личный конфликт в жизни Ким рассматриваться после происшествия в подвале как конфликт в жизни Гурни. Если она сообщила о возможной связи между подпиленной ступенькой и поджогом, не должен ли был и он об этом сообщить?
Более того, а почему не сообщил? Или это старая коповская привычка: контролируешь информацию – контролируешь ситуацию?
А может, он просто предпочел не вынимать скелет из шкафа? Не признавать, что слишком медленно оправляется от раны? Слишком уж он боится, что растерял свои способности, что уже не так силен, умен, ловок, как прежде: в былые времена он не упал бы с лестницы, не упустил бы человека, шептавшего в темноте.
– Ты во всем разберешься, – сказала Мадлен, сбрасывая лук и грибы с доски в стоявший на плите большой сотейник.
Гурни вдруг понял, что она смотрит на него и, как всегда, читает его мысли: видит по глазам прежде, чем он заговорит. Раньше эта ее способность его почти пугала. Теперь же он считал, что это одна из лучших, ценнейших вещей в их совместной жизни.
Сотейник зашипел, и кухню наполнил аромат лука и грибов.
– Эй, я вспомнил, – оглядевшись, сказал Кайл. – Папа же так и не открыл свой подарок.
Мадлен указала на буфет. Коробка, все еще обернутая в голубую бумагу, лежала рядом со стрелой. Кайл с усмешкой взял ее и положил на стол перед отцом.
– Что ж, – сказал Гурни, слегка смутившись, и принялся разворачивать бумагу.
– Боже, Дэвид, – сказала Мадлен, – у тебя такой вид, словно ты обезвреживаешь бомбу.
Гурни нервно засмеялся, снял остатки бумаги и открыл коробку – тоже голубую, в тон. Сняв несколько слоев тонкой белой бумаги, он обнаружил серебряную рамку, 8 на 10 дюймов. В рамку была вставлена газетная вырезка, уже пожелтевшая от времени. Гурни заморгал.
