– Слушай, Дэвид…
– Секунду, я уж продолжу ради тебя. Вымысел зажил своей жизнью. Всем этот манифест пригодился. Пошли бесчисленные статьи в “Американском вестнике теоретической хрени”. И никто не может выйти из игры. Вы отчаянно вкладываетесь в строительство карточного домика. Если он развалится, развалятся и ваши карьеры.
– Ты закончил?
– Ты просила меня объяснить мое раздражение.
Холденфилд подалась вперед и тихо произнесла:
– Дэвид, я думаю, это не я тут в отчаянии…
Тут она замолчала и выпрямилась – официантка принесла “кровавую Мэри”. Когда она ушла, Холденфилд продолжила:
– Мы вместе работали. Ты всегда оказывался самым спокойным, самым здравомыслящим человеком в команде. Тот Дэйв Гурни, которого я помню, не стал бы угрожать старшему агенту ФБР. Не заявил бы, что мое профессиональное мнение – чушь собачья. Не стал бы обвинять меня в тупости и нечестности. Я гадаю, почему на самом деле ты так себя ведешь. По правде говоря, за нового Дэйва Гурни я беспокоюсь.
– Правда? Ты думаешь, пуля, попав в голову, отшибла мне логику?
– Я сказала лишь, что на твой мыслительный процесс сильнее, чем раньше, влияют эмоции. Ты со мной не согласен?
– Я не согласен с тем, что ты обсуждаешь мой мыслительный процесс, тогда как настоящая проблема в другом. Ты и твои коллеги поставили свою подпись под кучкой дерьма, благодаря чему серийный убийца так и не пойман.
– Красноречиво, Дэйв. Знаешь, кто так же красноречиво говорит об этом деле? Макс Клинтер.
– Это что ли была страшная критика?
Холденфилд отхлебнула из стакана:
– Просто пришло в голову. Свободная ассоциация. Так много общего. Вы оба серьезно ранены, оба не меньше месяца были прикованы к постели, оба очень недоверчивы к окружающим, оба уже не служите в полиции, оба одержимы идеей, что официальная версия в деле о Добром Пастыре неверна, оба прирожденные охотники и не терпите, чтобы вас отодвигали на обочину. – Она сделала еще один глоток. – Тебе не ставили посттравматическое стрессовое расстройство?
Гурни поглядел на нее. Вопрос поразил его, хотя после сравнения с Клинтером этого можно было ожидать.
– Так вот зачем ты здесь? Ставишь галочки в диагностической анкете? Значит, вы с Траутом обсуждали мое психическое здоровье?
Холденфилд тоже посмотрела на него долгим взглядом.
– Я никогда не видела от тебя такой враждебности.
– Скажи мне вот что. Почему ты решила сейчас со мной встретиться?
Она поморгала, обвела взглядом стол, сделала глубокий вдох, потом медленный выдох.
– Из-за нашего телефонного разговора. Он меня встревожил. Если честно, я о тебе беспокоюсь. – И она приложилась к “кровавой Мэри”, выпив больше половины стакана. Когда их глаза снова встретились, Холденфилд тихо заговорила: – Когда в человека попадает пуля – это шок. Наша психика все время заново переживает этот момент, эту угрозу, это потрясение. У нас возникают естественные реакции – страх и гнев. Большинство мужчин предпочтут скорее рассердиться, чем испугаться. Выражать гнев им легче. Я думаю, что когда ты обнаружил свою уязвимость, понял, что ты не идеален, не супермен… тебя переполнила ярость. А то, как медленно идет выздоровление, эту ярость усиливает.
Стоило ли верить в неподдельную искренность этого проницательного психолога? Действительно ли она беспокоилась о Гурни и честно делилась своим мнением? Ей что, правда было не наплевать? Или это еще одна мерзкая попытка заставить его сомневаться в себе, а не в выводах следствия?
Не находя ответа, он посмотрел ей в глаза.
Ее умные глаза глядели спокойно и ровно.
Он вдруг почувствовал ту самую ярость, о которой она говорила. Пора валить отсюда к черту, а то он скажет что-нибудь, о чем потом пожалеет.
Часть третья
Любой ценой
Пролог
Ему потребовалось немало времени, больше, чем он ожидал. Столько всего происходило, столько нужно было сделать. Но в итоге он остался доволен. Послание звучало ровно так, как надо:
Алчность заражает семью, как больная кровь заражает воду в купальне. Каждый, кто коснется ее, заразен. Посему жены и дети, которых вы считаете сосудами жалости и скорби, должны быть уничтожены в свой черед. Ибо дети алчности суть зло, и зло суть те, с кем они связали жизнь, и должны быть уничтожены. Все, кого вы в безумии своем тщитесь утешить, должны быть уничтожены, ибо кровными узами или узами брака они связаны с детьми алчности.
Уничтожить плод алчности нужно, не оставив и пятна. Ибо плод оставляет пятно. Те, кто пользуется плодами алчности, повинны в алчности и должны понести наказание. Они погибнут под лучами ваших похвал. Ваша похвала – их погибель. Ваша жалость – яд. Своим сочувствием вы приговорили их к смерти.
Неужели вы не видите? Неужели настолько слепы?
Мир сошел с ума. Алчность рядится в одежды добродетели. Богатство стало мерилом благородства и таланта. Средства массовой информации – в руках чудовищ. Восхваляют худших из худших.
Демон вещает с кафедры, а Господь забыт. Но безумный мир не уйдет от суда.
Таково последнее слово Доброго Пастыря.
Он распечатал два экземпляра, чтобы отправить экспресс-почтой. Один для Коразон, другой для Гурни. Затем отнес принтер на задний двор и разбил его кирпичом. Собрал обломки пластика, даже совсем мелкие, как отстриженные ногти, и вместе с оставшейся бумагой сложил в пакет для мусора, чтобы потом закопать в лесу.
Осторожность никогда не помешает.
Глава 29
Чертова куча фрагментов
Когда Гурни выезжал из Бранвиля на крутые холмы и поросшие кустами пастбища Северо-Восточного Делавэра, в голове у него кружился водоворот мыслей. Врожденная способность выстраивать факты в целостную картину дала сбой из-за обилия этих фактов.
Он как будто пытался разобраться в груде крохотных фрагментов пазла – не зная, все ли фрагменты на месте и сколько картинок нужно собрать. То ему казалось, что все известные факты – это последствия одного мощного урагана, то, через минуту, он уже ни в чем не был уверен. А может, ему просто чертовски хотелось найти единое объяснение, свести все к стройному уравнению.
Он проехал мимо таблички “Добро пожаловать в Диллвид!”, и это навело его на следующий осторожный ход. Гурни остановился на обочине и позвонил единственному своему знакомцу в этом городке. Неразбавленная доза Джека Хардвика лично – хорошее противоядие от всякой зауми.
Через десять минут, преодолев четыре мили по извилистым грунтовым дорогам, он подъехал к давно не крашенной съемной фермерской хибаре, которую Хардвик именовал домом. Хозяин открыл дверь. Он был в футболке и обрезанных тренировочных штанах.
