– У меня нет плана, – сказал он. – Но, если у тебя есть время, я хочу кое-что тебе показать.
Она посмотрела на большие настенные часы.
– У меня есть около часа, может, чуть меньше. У нас в клинике опять совещание. Что ты хочешь мне показать?
Гурни отвел Мадлен в комнату и, пока скачивался видеофайл, присланный Ким, рассказал то немногое, что знал об интервью с Джими Брюстером.
Они уселись в креслах перед экраном.
Видео началось с кадров, снятых, похоже, с пассажирского места в машине Ким, когда она подъезжала к торчащему из сугроба дорожному указателю “Тёрнуэл”. Так называлась практически пустая деревня в северных Катскильских горах, где Джими Брюстер забирал свою почту.
Сам же он, как выяснилось, проживал выше в горах, в стороне от деревни – унылой кучки ветхих домов и заброшенных магазинов. Казалось, жизнь здесь еще теплится только в баре с заляпанным окном, на заправке с одной колонкой и в блочном здании почты размером с частный гараж.
Машина Ким – а с ней и зрители – поехали дальше по раздолбанной дороге между сугробами, за которыми виднелись другие ветхие домики и деревья, с виду скорее засохшие, чем сбросившие листву на зиму. Гурни смотрел на все это и поражался, насколько эта местность отличается от Уильямстауна, где жил отец Джими. Как обратная сторона луны. Он гадал, намеренно ли сын выбрал для жизни место, столь непохожее в культурном и эстетическом плане на городок отца.
Этот вопрос мучил его все больше по мере просмотра.
Как и другой вопрос: кто снимал это видео? Вероятно, Робби Миз, значит, они ездили к Джими Брюстеру еще до разрыва.
Машина остановилась у маленького домика справа. Домик и унылые владения вокруг олицетворяли собой нарочитое презрение ко всему внешнему. Ничто в доме, от столбов, которые поддерживали провисшую крышу над покосившимся крыльцом, до двери пристройки, не стояло и не лежало под прямым углом. По опыту Гурни, такое явное пренебрежение прямыми углами обычно бывало симптомом бедности, болезни, депрессии или ментального расстройства.
Человек, открывший обшарпанную “парадную” дверь, был худым и нервным на вид, глаза его бегали. На нем были черные джинсы и рыжеватая футболка – в цвет коротко остриженных волос и бороды.
Если двадцать лет назад он был на первом курсе колледжа, значит, теперь ему было не меньше тридцати семи, но выглядел он на десять лет моложе. На футболке красовалась надпись крупными буквами: “не верь ничему”, что дополняло образ недавнего подростка.
– Входите, – сказал он, и нетерпеливо замахал им, чтобы шевелились. – Колотун дикий.
Камера проследовала за ним в дом. На спине у него было написано: “власть – отстой”.
Внутри дом оказался столь же неуютным, как и снаружи. Мебели в маленькой гостиной было минимум, и та вся обшарпанная. У одной стены стоял выцветший диванчик, у другой – маленький прямоугольный стол и три складных стула.
По обеим сторонам от дивана было по закрытой двери. В дверном проеме в конце комнаты виднелась кухня. Основным источником света было широкое окно над столом.
Камера двигалась по этой тесной комнатушке. Послышался голос Ким: “Робби, выключи, пока мы не начнем”. Но камера не выключилась: теперь она была направлена на худощавого рыжеволосого хозяина, беспокойно переминающегося с ноги на ногу. Трудно было сказать, улыбается он или корчит рожу.
– Робби. Выключи. Пожалуйста. Камеру. – Несмотря на настойчивый тон Ким, запись продлилась еще не меньше десяти секунд, и лишь затем экран погас.
Когда на экране вновь возникло изображение, Ким и Джими Брюстер сидели за столом напротив друг друга. То, под каким углом велась съемка, наводило на мысль, что Миз снимал, сидя на диване.
– Ну что ж, – сказала Ким с тем энтузиазмом, который Гурни заметил в ней еще в первый день их встречи. – Перейдем к делу. Я еще раз хочу поблагодарить вас, Джими, за согласие участвовать в этом проекте. Кстати, как лучше к вам обращаться: Джими или мистер Брюстер?
Он тряхнул головой – коротко и резко.
– Неважно. Как хотите, – и отрывисто забарабанил пальцами по столу.
– Хорошо. Если для вас это не принципиально, я буду называть вас Джими. – Как я уже объяснила вам, когда камера была выключена, этот разговор – предварительное обсуждение некоторых вопросов, о которых мы еще поговорим в более формальной…
Он вдруг перестал барабанить по столу и перебил ее:
– Вы думаете, это я его убил?
– Простите?
– Все тайком об этом гадают.
– Простите, Джими, но я не…
Он снова перебил:
– Но если бы я убил его, я должен был убить и всех остальных. Потому они меня и не арестовывают. У меня алиби на первых четверых.
– Я не знаю, что сказать, Джими. У меня и мысли не было, что вы убили…
– Жаль, что не убил.
Ким ошарашенно замолчала.
– Вы жалеете… что не убили своего отца?
– И всех остальных. Как, по-вашему, я похож на Доброго Пастыря?
– Что?
– Как вы себе представляете Доброго Пастыря?
– Я… я никогда его себе не представляла.
Брюстер снова забарабанил по столу.
– Потому что он делал свои дела в темноте?
– В темноте? Нет, я просто… Я просто никогда его себе не представляла, не знаю почему.
– Вы думаете, он чудовище?
– Внешне?
– Внешне, внутренне, в духовном плане – какая разница, как угодно. Вы думаете, он чудовище?
– Он убил шестерых человек.
– Шестерых чудовищ. Выходит, он герой, да?
– Почему вы считаете, что все его жертвы были чудовищами?
Во время этого диалога камера все приближалась, постепенно и настойчиво, словно незваный гость на цыпочках. Казалось, скоро будут видны мельчайшие морщинки на их лицах.
У Джими Брюстера дрожали веки, хотя он и не моргал.
– Все просто. Если ты можешь вышвырнуть сто тысяч баксов за тачку – за гребаную тачку! – то ты злобный кусок дерьма.
Голос у него был гневный, взволнованный и – как все в его облике – словно бы не подходил ему по возрасту. Он казался участником школьного шахматного клуба, а не человеком под сорок.
– Кусок дерьма? Так вы называете своего отца?
– Великого хирурга? Долбаного говнюка, гребущего деньги лопатой?
– Вашего отца. Вы ненавидите его так же, как и тогда?
– А моя мать, что, живее, чем тогда?
– Простите?
– Моя мать покончила с собой, наглотавшись снотворного, которое прописал ей он. Гениальный хирург. Которому взорвали гениальную башку. Знаете что? Когда мне позвонили, я трижды попросил их это повторить. Они думали, у меня шок. А это был не шок. Чистая радость. Я не мог поверить, что не сплю. Я хотел, чтобы мне повторяли это снова и снова. Это был счастливейший день в моей жизни.
