Долгие часы он проводил за просмотром библиотечных каталогов, где, по его мнению, был шанс раздобыть хоть какой-нибудь материал по вопросам социальной антропологии, однако жизнь народа лакота-сиу, похоже, мало интересовала библиотеки Йоркшира, да, пожалуй, и остальной Англии.
Пока Джейсон пробегал глазами названия — как знать, вдруг повезет? — соответствующие тому, что он искал, Эмили играла, пристроившись у него в ногах и свернувшись клубочком, точно довольная жизнью кошка. Порой она часами жевала сорванные с дерева листочки, превращая их в липкие темные шарики, которые затем выплевывала прямо в лицо Джейсону, норовя угодить то в глаз (за что полагалось пятьдесят очков), то в ноздрю (сто очков), либо в рот, когда того одолевала зевота (у Джейсона рот был большим, и разевал он его широко, из-за чего попадание в цель стоило лишь двадцать очков), или же в головку трубки, когда смоченный слюной шарик вызывал легкое потрескивание, вслед за чем из нее вырывалась тоненькая струйка голубоватого дыма (всего тридцать очков — хотя зрелище впечатляло, однако учитывалась легкость достижения цели: трубка не двигалась, и красное, доступно зиявшее жерло не представляло трудности для такого меткого стрелка в сарбакан, хотя и без сарбакана, каким была девочка).
День шел за днем, вечер за вечером, и Эмили потихоньку подрастала. Грудь ее и бедра приобретали новые очертания, словно руки умелого горшечника придавали все более округлые и совершенные формы драгоценной вазе.
В один из таких прекрасных вечеров ей исполнилось десять лет, в другой — пятнадцать, а еще в один — девятнадцать.
Перенесемся в тот самый вечер, осенний вечер ее девятнадцатилетия.
Устремившись от Гримсби к северу вдоль устья Хамбера, юго-западный ветер гнал перед собой тяжелые, набрякшие дождем облака, и те, хотя и не встретив на своем пути заметных препятствий, тем не менее прорвали свое могучее брюхо и разразились обильным и теплым ливнем, так что и Чиппенхэм получил положенную ему долю.
Подходил к концу день фотосъемки, на редкость утомительный — солнце то выглядывало, то снова пряталось, вынуждая Джейсона и его ассистентку Эмили то и дело сдвигать и раздвигать тяжелые драпировки, служившие для уменьшения либо увеличения освещенности в теплице.
Джейсон добился того, что ему согласилась позировать Кристабель Панкхерст, вместе со своей матерью Эммелиной основавшая «Женский социально-политический союз»
[55]. Кристабель выставила единственное условие — она должна свободно и абсолютно бесплатно распоряжаться всеми сделанными снимками. Прошло уже два года с момента создания движения суфражисток, чей образ изрядно поблек, и Кристабель была согласна на все, лишь бы их борьба вновь была отражена на первых полосах газет. Для митингов и шествий «Женский социально-политический союз» крайне нуждался в ярком представлении, особенно в плакатах с изображением лидеров движения.
Как-то раз на собрании Либеральной партии в Лондоне Кристабель плюнула в лицо полицейскому, который хотел помешать ей выступить с политическими требованиями; немедленно задержанная, она отказалась выплатить символическую сумму штрафа в пять шиллингов, что и привело ее в тюрьму.
Она как раз только что покинула застенок, еще сохранив в лице интересную бледность. В Пробити-Холл молодая женщина явилась в зеленом фигаро и белоснежной блузке, которые очень шли к ее золотисто-каштановым волосам, собранным сзади в мягкий узел; грудь суфражистки украшал большой медальон в стиле ар-нуво, изображавший то ли цветок орхидеи (по мнению Джейсона), то ли стрекозу (на взгляд Эмили, впрочем, у нее еще не было возможности узнать, на что похожи орхидеи).
В свои двадцать пять мисс Панкхерст была восхитительна.
И можно было только удивляться, почему вместо того, чтобы дергаться, как чертик в табакерке, и призывать на помощь коллег, полисмен этот попросту не достал носовой платок и не стер со своей грубой красной физиономии несколько жемчужно-блестящих капелек влаги, исторгнутых столь прелестным ротиком.
«Уж я точно не стал бы делать из этого истории», — подумал Джейсон.
И вот тогда-то он посмотрел на рот Эмили, и ему показалось, что он видит его впервые, по крайней мере не как что-то утилитарное, функция чего заключена в издавании звуков или поглощении пищи, в зевании или смехе: то, что он увидел в мягком гризайле уходящего дня, это рот, находящийся как раз в таком месте — вернее было бы сказать, прорисованный в месте, где кисть художника кладет последний мазок, довершающий идеальный образ женского лика; и он спросил себя, как это он, вся жизнь которого, по сути, сводилась к беспрестанной тренировке взгляда, мог не заметить столь ослепительной очевидности: Эмили превратилась в красавицу.
В тот вечер на девушке были длинная серовато-синяя юбка и белая блузка со стоячим воротником, касавшимся мочек ушей; ее черные волосы были собраны в пучок, забранный в сеточку, усеянную мелкими гранатами, — подарок Джейсона, узнавшего из книг, что индейцы считают, будто красные гранаты предостерегают человека от опасности.
Именно тогда Эмили, воздев руки над головой, чтобы поднять штору номер семь (ту, что, скользя по двум горизонтальным «рельсам», закрывала от солнца верхнюю часть теплицы), провела кончиком языка по губам, как иногда это делает тот, кто голоден; и тогда Джейсон, не зная, что сказать, но ощущая властную потребность заговорить с ней, произнес:
— Не хочешь ли ты есть, Эмили?
Почему он вложил столько нежности в простенький вопрос? Отчего короткая фраза будто продолжила звучание после того, как он закрыл рот, словно он сказал нечто важное, что должно было в корне изменить их сложившиеся привычки?
Да и Эмили казалась растерянной. Штора была уже наполовину поднята, и в окне показались грозовые облака, под которыми кружились в стремительном полете стрижи.
— Хочу ли я есть? — проговорила она. — Пожалуй. А ты? Миссис Брук ушла сегодня пораньше из-за болезни мужа. Похоже, она не успела приготовить нам ужин. Давай я что-нибудь подогрею. Остатки жаркого из ягненка, например, и сделаю подливку с корнишонами. А может, лучше с красным луком — я обжарю его с сахаром, карамелизирую.
— Красный лук с сахаром?
— Конечно, на это, полагаю, меня хватит, — рассмеялась она.
Джейсон подумал, что он и представить не может ничего приятнее, чем кушанье, приготовленное руками Эмили, да еще и с корнишонами. Или с красным луком. Пусть выберет что пожелает, он ей полностью доверяет.
Болтая не только с престарелыми актрисами, но и с мамашами и свекровями новоиспеченных жен, а также с рестораторами, являвшимися в Пробити-Холл, чтобы Джейсон увековечил их кулинарные шедевры из курицы или изысканную выпечку, которыми те собирались потчевать приглашенных на свадьбу, конгресс или прочие торжества, Эмили усвоила традиции английской кухни с той же легкостью, что и грамматические правила или требования дресс-кода.
