Его жена управляла велосипедом правой рукой, а левой придерживала на голове соломенную шляпку с оранжевыми лентами, развевавшимися на ветру.
И, несмотря на значительное расстояние между ними и шум мотора в тридцать лошадиных сил, Джейсон услышал, как она напевала.
Эмили преодолевала подъемы почти с той же легкостью (но с куда большим изяществом!), что и его «Шеффилд», механизм которого производил такой адский шум, что, казалось, он вот-вот разнесет вдребезги цилиндрический капот, в котором обретался.
В какой-то момент тень Эмили увеличилась и покрыла собой весь склон холма, куда как раз въехала машина Джейсона.
У него возникло то же ощущение прохлады, как во время солнечного затмения, когда внезапно посреди ясного дня спускаются сумерки и все полевые зверушки сразу смолкают. И тогда он выключил мотор. Как ни странно, до него долетела песенка Эмили, принесенная ветром; звуки словно проникли под капот «Шеффилда», и Джейсон нашел это до того чудесным (в обоих смыслах слова: и прекрасным, и сверхъестественным) — слушать мелодию, находясь в автомобиле, что он усомнился, что ему доведется когда-либо снова пережить столь же волшебное мгновение. А ведь ему стоило подождать всего лет пять, когда появится автомобильное радио… Но он ничего об этом не знал.
Эмили продолжила путь и вскоре скрылась из виду, унеся с собой оранжевые ленты и песенку.
Фотограф улыбнулся: конечно, жена не обратила внимания на его «Шеффилд», иначе она обязательно спустилась бы к нему, и они уселись бы рядышком на широкую ступеньку машины, чтобы вместе полюбоваться солнечными лучами, расписавшими холмы всеми цветами радуги, и вспомнить о народе лакота; ибо в некоторые весенние дни, когда едва начинала пробиваться первая травка, в те часы, когда солнце особенно ярко освещало руины известковых скал, — а это были именно тот день и тот час, — йоркширские холмы до странности напоминали поросшие травой склоны гор Южной Дакоты.
Когда же он решил тронуться с места, чтобы догнать Эмили, мотор «Шеффилда» чихнул несколько раз, застучал, потом раздалось потрескивание, сопровождаемое сильным запахом горелого масла, после чего мотор окончательно заглох. И фотографу пришлось брести пешком до ближайшей фермы, где он раздобыл воловью упряжку, чтобы доставить автомобиль до Чиппенхэма.
В Пробити-Холл он явился уже за полночь. Миссис Брук подала ему тарелку с холодным мясом. Эмили спала, и на губах ее играла улыбка, которой прежде Джейсон у нее никогда не видел.
Он встряхнулся, пытаясь подхватить нить разговора, точнее, монолога Леффертса.
— …Проблема, — продолжал разглагольствовать врач, — возникает, когда возбуждение, испытываемое велосипедисткой, становится слишком сильным. Тогда она увеличивает скорость, чтобы испытать еще большее удовольствие, понимаешь? И наслаждение ее столь велико, что она не в состоянии различить препятствия на своем пути. Так, две недели тому назад в лощине Бримптона погибла девушка, протаранившая телегу с сеном.
— Вот уж наслаждение так наслаждение, если ты даже не видишь телегу с сеном! — содрогнулся Джейсон.
Под предлогом надвигающейся грозы Леффертс напросился на ужин. В ожидании возвращения Эмили он с бокалом в руке продолжил свою речь об опасной взаимосвязи тяги к велосипедам и женской сексуальности.
Обескураженный недоверчивостью Джейсона, он предложил ему провести испытания, во время которых его жена и экономка будут жать на педали, не прерываясь, в течение трех часов: Эмили — на велосипедные, а миссис Брук — на педаль ножной швейной машинки «Брэдбери». Чтобы быть уверенными, что они не прекратят своего занятия даже на несколько секунд, Леффертс предлагал провести опыт во дворе Пробити-Холла, где Эмили беспрепятственно сможет делать круги, а в центре поместить миссис Брук.
По окончании эксперимента доктор обследует обеих женщин и определит, испытали они сексуальное возбуждение или нет. Он-то думает, что это произойдет с миссис Брук, так как он недавно прочел статью, вывод из которой гласил, что интенсивная практика нажимания на педаль швейной машинки подвергает работниц тому, что их матка отклоняется последовательно вперед и назад относительно оси таза, по-научному — антеверсии и ретроверсии.
— И что все это значит? — забеспокоился Джейсон.
Доктор сделал паузу, как раз такую, чтобы зажечь одну из овальных сигарет, которые Джейсон выписывал из Турции в коробках красного дерева, где их помещалось ровно полсотни.
— Сами по себе перемещения матки не представляют серьезной угрозы, однако они способны отразиться на деторождении. Впрочем, для миссис Брук это неактуально. Но вот раздражение половых губ и клитора нижними частями тела во время нажатия на педаль могут привести к приступам похотливости, а в тяжких случаях — к бешенству матки.
Джейсон тут же вспомнил, что Леффертс уже облегчал страдания экономки от удушения матки; неужели им следовало готовиться к рецидиву?
— А как мы поймем, что у миссис Брук начался приступ похотливости?
— По словесному бреду, попыткам дотрагиваться до своего тела или до кого-то из нас.
— Вот черт! — выругался Джейсон. — И все из-за какой-то паршивой машинки?
— Очень возможно, что из-за велосипеда тоже. Хотел бы я ошибиться, возьми, кстати, это на заметку. Но я счел своим долгом тебя предупредить, пока не поздно.
— Благодарю. Жаль, что ты вовремя не предупредил меня о смерти Флоранс.
Леффертс пропустил замечание мимо ушей.
— Но важнее всего, — заявил он, обмахиваясь номером «Королевского фотографического общества», — уберечь твою жену от риска заполучить вагинит, разного рода язвы, болезнь яичников или матки, а то и кровотечение. Только представь, что Эмили истекает кровью где-нибудь на проселочной дороге, в полном одиночестве…
2
— Ну что за кошмар! Просто ужас! — всякий раз восклицала Эмили, когда ее велосипед попадал в лужу, вздымая тучи водяных брызг, что обрушивались на нее, пачкая перкалевое нежно-зеленого цвета платье и мантилью, отделанную венецианским кружевом, походившим теперь на обрывки грязного носового платка.
Согнувшись в три погибели, втянув голову в плечи, со слипшимися волосами, которые ветер прибивал к глазам, мешая обзору, она изо всех сил крутила педали, чтобы побыстрее вернуться в Халл, где могла найти хотя бы временное убежище от разбушевавшейся грозы перед тем, как продолжить путь до Чиппенхэма.
Вдоль тротуара стояли несколько обездвиженных ливнем автомобилей, затопленных от мотора до крыши. Под тяжестью воды брезентовые тенты крыш просели, металлические дуги погнулись, и в образовавшиеся щели хлынули потоки дождя, смешанного с крупными градинами, которые били пулеметными очередями по сиденьям салона, оставляя вмятины, как от пробойника.
По обочине брела лошадь — растерянная, тащившая за собой поводья. Кучера поблизости не было.
Эмили проехала по Брикнелл-авеню до Чантерлендс-авеню, затем свернула на Уолтон-стрит, где, как она помнила, находился магазин, в котором продавались велосипеды и граммофоны.
