— Никогда не видела таких насекомых, — сказала Эмили, возвращая журнал своему неожиданному компаньону. — Интересно, они кусаются?
— Кто кусается?
— Летающие существа. И старый толстый шмель.
— Это гном. Гномы всегда старые, — сказал Саймон, — они такими рождаются.
— А ты уверен, что журнал не решил поиздеваться над читателями? — спросила Эмили. — Не совершаешь ли ты дурной поступок, продавая его?
— Ни в коем случае! — возмутился мальчик. — Мистер Конан Дойл — истинный джентльмен, и даже больше.
На лице Эмили появилась презрительная гримаса, и Саймон прибавил:
— Да вы хоть знаете, кто он?
— Мистер Дойл? Не знаю. Но ты, похоже, с ним знаком. Расскажи мне о нем.
— Если честно, то я и сам о нем ничего не знаю, — с сожалением признался мальчуган.
Когда Эмили вернулась в Пробити-Холл, дождь еще продолжался.
Оставляя за собой мокрые следы, она проследовала через комнаты с лепными потолками, пахнувшие мастикой и мышами. Терракотовая шестиугольная плитка, которой был выложен пол, местами покоробилась от осадки стен. Под одной такой плиткой, отставшей от основы и образовавшей дыру в полу библиотеки, Эмили однажды нашла листок очень тонкой, похожей на папиросную, бумаги цвета слоновой кости, где было начертано:
Видимый мир вызывал у меня ужас.
Вот почему я жил как привидение.
Подпись отсутствовала, но чернила, вероятно, изначально черные, приобрели бронзово-зеленый цвет, из чего можно было сделать вывод, что запись сделана очень давно. Кому, интересно, принадлежало это изречение и почему понадобилось прятать листок под плиткой в библиотеке?
Джейсон очень обрадовался находке. Если он и не верил в привидения, то верил в свою старую усадьбу. Пробити-Холл был расположен неподалеку от Йорка, с его ста сорока «официально зарегистрированными» привидениями, снискавшего себе славу самого посещаемого призраками города (в послевоенные времена англичане пристрастились к общению с душами умерших и фотографированию эктоплазмы). Благодаря этому посланию, отдающему потусторонним миром, отныне Пробити-Холл мог войти в очень узкий круг «домов с привидениями». Это уж точно поднимет его престиж и, разумеется, рыночную стоимость.
Эмили остановилась перед дверью в столовую и принюхалась: по-прежнему сладковато пахло мастикой, но запах мышей, к счастью, уступил место теплым и легким, вьющимся змейками клубам угольной пыли и сигарному аромату.
Муж сигар не курил, следовательно, это означало, что в доме неожиданный гость, а запах древесного угля говорил о том, что хозяин старался разжечь камин, чтобы создать максимальный комфорт своему гостю-курильщику.
И правда, войдя в столовую, Эмили увидела доктора Леффертса с сигарой во рту. Он курил «Английский лорд» — со светло-коричневой рубашкой с прожилками.
— Дуб, кожа и грецкий орех, — возвестила она, делая движение рукой, будто хотела получше вдохнуть дым, потом поправилась: — Нет, не грецкий, а лесной, и немного корицы.
Завороженный, Леффертс не сводил с нее глаз.
Джейсон, почти целиком влезший в камин, изо всех сил орудовал кочергой, пытаясь разжечь огонь, который никак не хотел разгораться, и поэтому не мог видеть изумление доктора, но с внутренним ликованием о нем догадался. Это его ликование взметнулось вверх легкими, веселыми язычками пламени, не в пример брикету растопки, упорно не желавшему воспламеняться, от которого лениво по серой золе, напоминавшей о вчерашнем ярком горении, ползли бледные немощные огоньки.
— Нюх у Эмили редкостный, — заметил он. — Не запри я ее в четырех стенах в Пробити-Холле, она давно бы уже создавала потрясающие духи.
На самом деле Эмили их и создавала. Тело ее, словно палитра красок, сочетало в себе различные ароматы, и этого хватало, чтобы источать чудесное благоухание каждой его частью. Так, волосы ее пахли лесной чащей, рот — молоком и ванилью, подмышки отдавали паприкой, переходящей в запах малины со сливками голубоватых ореолов грудей, а лоно дурманило ароматом чая, приправленного острым перцем.
Вынырнув из глубин очага, Джейсон кончиками пальцев коснулся щек жены — легкое прикосновение, не больше, ибо в присутствии третьих лиц он всегда демонстрировал скорее отеческую заботу, чем супружескую нежность.
Но только не Эмили.
Обхватив лицо мужа ладонями, молодая женщина притянула его к себе, губы ее жадно искали его рот. Едва губы их соприкоснулись, она перевела руки на его затылок, не давая ему возможность от нее отойти.
Когда Эмили наконец отстранилась, губы ее были слегка припухшими, во взгляде чувствовалось удовлетворение. Она с облегчением вздохнула и тряхнула головой, будто играя волосами, но те, мокрые и слипшиеся от дождя, лишь сбросили несколько тяжелых капель, на мгновение вспыхнувших отраженным светом горевших ламп.
Склонившись перед Эмили, но не поднося к губам ее руки, как он всегда поступал с Флоранс, просто довольно напряженно нагнув верхнюю половину туловища, доктор Леффертс вдохнул запах, исходивший от молодой женщины.
— Кстати, если уж говорить о духа́х, то сейчас от вас пахнет скорее мокрым зонтиком.
Она не обиделась, не видя ничего оскорбительного в сравнении с зонтиком, пусть и мокрым, даже наоборот.
— Если вам неприятно, я могу пойти переодеться.
— Да нет, что вы! — смутился тот. — Хотя, возможно, для вас будет лучше сменить одежду на сухую. Как раз перед вашим приходом я рассказывал Джейсону об опасностях, подстерегающих молодых дам при езде на велосипеде. Помнится, я упомянул о пневмонии. Значит, вы, можно сказать, льете воду на мою мельницу. Не дай бог вам переохладиться…
— Но я привыкла к холоду, — отрезала Эмили с ноткой раздражения в голосе. — Ведь мы с Джейсоном встретились под знаком зимней стужи. Когда я мерзну, я всегда думаю о нас двоих. Холод никогда не причинит мне вреда. Но зато, кажется, мне грозит голодная смерть.
И она жестом пригласила Джейсона и Леффертса пройти к столу. Пока мужчины усаживались за столом, покрытым камчатой скатертью из белоснежного льна, молодая женщина отправилась за дополнительным прибором для гостя.
Эмили не пришлось задавать себе вопрос, в каком шкафу «фарфорового коридора» находились те же тарелки, что уже были поставлены на стол: когда миссис Брук знала, что молодая хозяйка вернется с загородной велосипедной прогулки, она, будто желая продлить ей удовольствие, неизменно доставала веджвудский сервиз, расписанный старинными величественными замками, немного сумрачными, но окруженными очаровательными пейзажами, своими рощицами, ручейками и выгнутыми мостиками, словно олицетворявший добрую старую Англию, которую открывала для себя Эмили во время путешествий.
Возвращаясь в столовую, она услышала, как Джейсон говорил доктору, что, с тех пор как он женат на Эмили, Флоранс перестала так часто являться ему во снах. А если это и случается, то речь идет лишь об обрывках снов, да и сама Флоранс все меньше напоминает женщину, которую он когда-то любил: она в них — второстепенный персонаж, образ ее становится все более расплывчатым.
