7
К воротам Пробити-Холла Эмили подъехала около четырех часов утра. Ни в одном из окон усадьбы не горел свет, из чего она сделала вывод, что Джейсон отказался от мысли проследить, когда она приедет. Безусловно, вымотанный не только путешествием в Лондон, но и мучившим его все последнее время дурным предчувствием, что ему так и не удастся выдвинуть достаточно убедительные аргументы, чтобы сподвигнуть Эшвела на издание капитального труда по битрохософобии; изнуренный нездоровым лондонским туманом, а если не туманом, то уж точно дождем, так или иначе — разбитый после неудобств ночи, проведенной в поезде, — муж в конце концов отправился спать, не дождавшись ее возвращения.
И правильно сделал, подумала она, мечтая, что скоро и ей удастся вытянуть свои натруженные, ломившие ноги, которые по ее милости были вынуждены много часов крутить педали.
Но, когда Эмили направилась к конюшне, чтобы оставить там велосипед, ей показалось, что от окон теплицы исходит странное свечение.
Она слезла с велосипеда и, взяв его за руль, приблизилась к окнам.
Источником свечения оказалась опрокинутая на пол, но не разбившаяся лампа, продолжавшая распространять вокруг себя свет, смягченный выбеленными стеклами.
На полу лежал наполовину развернутый рулон одного из огромных полотнищ, примерно тридцати футов на шесть
[88], которые Джейсон использовал для съемки в качестве фоновых декораций. На этой был изображен «портик кариатид» афинского храма Эрехтейон.
Она знала наперечет все «обманки» мужа, создававшие иллюзию той или иной реальности, поскольку сама же за ними и ухаживала, например, используя для этого собственную слюну (следуя рекомендации Хельмута Руэмана, реставратора картин в Национальной галерее).
Но «греческого» полотнища она прежде не видела. Должно быть, Джейсон привез его из лондонского путешествия. Он, несомненно, выбрал античное строение с намерением снять на его фоне портрет одной из «маленьких дамочек», которую наверняка подцепил в каком-нибудь пабе Ковент-Гарден, — возможно, представлявшую на сцене героинь трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида, на чьи пьесы Джейсон никогда не ходил, но зато был неистощим в беседах о них, и все благодаря Марго Добсон, Амалии Пикридж и Эллен Барроу-Матте, говоривших о них во время сеансов так, словно они были их лучшими друзьями.
С точностью воспроизведя сам портик и часть храма на заднем плане, художник допустил вольность — трогательную и волнующую — в образах шести молодых девушек, передав легкое покачивание бедер, чуть согнутые колени, шелковистость и правдоподобие причесок и особенно воздушность их облегающих одежд, которые скорее подчеркивали, чем скрывали, юность и чувственность их тел.
Атласные переливы мрамора, синева — глубокая и нежная одновременно — афинского неба над Акрополем только усиливали иллюзию, что девушки — живые и достаточно их окликнуть, чтобы они выскользнули из-под тяжелого, давившего им на головы (было ли это наказанием, пыткой?) перекрытия портика.
И хоть Эмили ничего о кариатидах не знала, их красота ее потрясла.
В сравнении с ними феи, сфотографированные Элси и Фрэнсис, показались ей жалкими маленькими дурнушками.
Не спуская глаз с полотна, Эмили направилась к двери теплицы. Несмотря на усталость после ночной езды, она не смогла бы улечься спать, вдоволь не налюбовавшись девушками с более близкого расстояния.
Она уже знала, что завтра утром, когда Джейсон склонится к ее изголовью, чтобы разбудить, это будет первое, о чем она с ним заговорит: «Как они прекрасны, те шесть девушек, которых ты привез нам из Лондона! Впрочем, вместо того чтобы поздравлять тебя с этим приобретением, мне следовало бы закатить сцену ревности…»
Муж засмеется, усядется на кровать и начнет рассказывать долгую эпопею, с каким трудом он тащился с рулоном через весь Лондон, сколько мытарств испытал, перевозя его в поезде, а потом на крыше «Шеффилда», чтобы доехать от вокзала в Халле до Пробити-Холла.
Подойдя ближе, Эмили заметила, что помимо шестерки кариатид на картине присутствовал и седьмой персонаж. Сначала она его не разглядела — темнее остальных, он сливался с тенью, которую отбрасывало перекрытие портика.
Продолжая приближаться, Эмили теперь видела, что и одет он был не по-античному: в темно-синюю со светлыми тонкими полосками пиджачную пару; лицо мужчины прикрывала шляпа, оставившая на свободе подбородок, словно спящий хотел спрятаться от слишком яркого света. Устроившись между второй и третьей кариатидами, он положил одну руку под голову, а вторую вытянул вдоль тела.
Ощущение гармонии и безмятежности, исходившее от кариатид, портила вторая часть полотна — та, где лежал мужчина, — сморщенная, поцарапанная, местами примятая настолько, что виднелись трещинки аппретуры для придания ткани жесткости.
Незнакомец слабо застонал под шляпой, и тут Эмили по этой манере стонать во сне сразу узнала мужа.
— Джейсон? Это ты, Джейсон?
Встав на колени, она осторожно, взявшись за края, приподняла шляпу и спустила ее с лица ему на грудь. Из открывшегося рта вырвался запах винного перегара и рвоты.
— О, Джейсон, в каком же ты состоянии!..
Отблеск серебристого предмета вдруг привлек ее взгляд. Это была бритва, парившая, как бабочка, в голубых нарисованных небесах Акрополя.
Эмили приподняла Джейсона, стащила с него пиджак, сорвала рубашку и стала осматривать его торс и руки в поисках ран или порезов. Не найдя ничего, она еще больше встревожилась и сняла с него брюки, на случай, если он вскрыл себе бедренную артерию, потом туфли и носки — нет ли порезанных вен на щиколотках или ступнях.
Джейсон стонал, сопротивлялся, просил ее прекратить. А Эмили покрывала поцелуями его босые ноги, моля простить ее, ведь она же не причиняла ему боли. Он соглашался, что нет, мол, боли она не причиняла, но его ступням было щекотно от прикосновения ее длинных растрепанных волос.
Она улыбнулась, приподняла голову, чтобы откинуть волосы назад, и спросила, не выпил ли он чего-нибудь опасного, способного нанести ему вред. Джейсон подтвердил, что да — выпил, слишком много спиртного. Не помня, что именно он пил, Фланнери признался, что поглотил невероятное количество алкоголя. Он объяснил, что уже успел поверить, что она больше никогда не вернется: либо с ней произошел несчастный случай, либо она от него ушла. Эмили с такой силой его тряхнула (чуть не размозжив ему голову об пол), так была разгневана: да как он смел такое предположить, разве были у него причины верить в подобную глупость?
Он и сам не знал теперь, почему так решил, сказал он, просто он был в таком ужасе, когда нашел дом пустым, отданным во власть тьмы и холода, да и почему, кстати, ни в одном из каминов не разжигали огонь?
Да потому, что миссис Брук уже двое суток не показывалась в Пробити-Холле, объяснила Эмили, из-за смерти ее бедняги Нельсона. Она прижимала к себе Джейсона, чтобы его согреть, потому что не могла понять, из-за чего он так дрожит — с похмелья ли, от холода или потому, что его недавно вывернуло наизнанку, а может, от пережитого страха, что он потерял ее навсегда? Эмили спросила мужа, пусть скажет, что все-таки он собирался делать с бритвой, которую она нашла парящей в нарисованном небе?
