Иметь в своей жизни смысл лучше, чем иметь то, чего вы хотите, потому что вы можете не знать, чего хотите и даже что вам по-настоящему нужно. Смысл — это то, что нисходит на вас по собственной воле. Вы можете создать для этого предпосылки, вы можете следовать за смыслом, когда он проявляет себя, но вы не можете просто создать его усилием воли. Смысл означает, что вы в правильном месте, в правильное время, должным образом сбалансированы между порядком и хаосом, где все складывается наилучшим образом именно сейчас. То, что выгодно, работает только на момент. Оно внезапно, импульсивно и ограничено. То, что наполнено смыслом, напротив, является преобразованием обычной выгоды в симфонию Бытия. Смысл — это то, что выражается более мощно, чем с помощью слов: в «Оде к радости» Бетховена, в триумфальном проявлении из пустоты одного прекрасного узора за другим. Каждый инструмент играет свою часть, слаженные голоса накладываются на все это, выражая всю широту человеческих эмоций от отчаяния до радостного возбуждения. Смысл — это то, что проявляет себя, когда многочисленные уровни Бытия выстраиваются в безупречно функционирующую гармонию, от микрокосмоса атома до клетки, от клетки до органа, от органа к человеку, от человека к обществу, от общества к природе, от природы к космосу, — так, что действие на каждом уровне красиво и совершенно упрощает действие в целом, чтобы прошлое, настоящее и будущее были сразу искуплены и согласованы. Смысл — это то, что красиво и глубоко, как свежий розовый бутон, распускающийся из небытия к свету солнца и Бога.
Смысл — это лотос, стремящийся ввысь сквозь темные озерные глубины, сквозь вечно очищающуюся воду, расцветающий на самой поверхности, являющий в себе Золотого Будду, идеально встроенного в мир, — так, что явление Божественной Воли может проявить себя в каждом его слове и жесте. Смысл — это когда все, что есть, соединяется в экстатическом танце с единственной целью — славить реальность, и неважно, насколько хорошей она вдруг стала, она может стать лучше, лучше и еще гораздо лучше, и так до бесконечности. Смысл являет себя, когда танец становится настолько интенсивным, что все ужасы прошлого, все ужасные страдания, порожденные самой жизнью и самим человечеством, к этому моменту становятся необходимой и ценной частью все более успешной попытки построить нечто действительно могущественное и хорошее. Смысл — это решающий баланс между хаосом трансформации и возможности с одной стороны и дисциплиной чистого порядка с другой стороны, цель которого создать из сопутствующего хаоса новый порядок, который будет еще более безукоризненным и способным создать еще более сбалансированный и продуктивный хаос и порядок. Смысл — это Дорога, это путь более изобильной жизни, место, где вы живете, когда вас направляют Любовь и говорящая Правда, когда ничто из того, что вы хотите или могли бы захотеть, не имеет над всем этим превосходства.
Делайте то, что наполнено смыслом, а не то, что выгодно.
ПРАВИЛО 8
ГОВОРИТЕ ПРАВДУ ИЛИ ХОТЯ БЫ НЕ ЛГИТЕ
Правда - ничья земля
Я учился на клинического психолога в Университете Макгилла в Монреале. Время от времени мы с однокурсниками встречались на территории больницы Дугласа, где приобретали первый опыт взаимодействия с душевнобольными. У больницы есть несколько акров земли и дюжины зданий. Многие из них связаны подземными тоннелями, чтобы защитить сотрудников и пациентов от бесконечных монреальских зим. Когда-то больница укрывала сотни пациентов, проходивших здесь длительное лечение. Это было еще до антипсихотических препаратов и до того, как в конце 60-х появилось множество всяких общественных движений, не связанных ни с какими институциями. Помимо прочего, они привели к закрытию специальных учреждений, что обрекло «освобожденных» пациентов на куда более тяжелую жизнь на улицах. В начале 80-х, когда я впервые посетил эти места, все, кроме пациентов с наиболее серьезными проблемами, были выписаны. Остались странные люди с сильными нарушениями. Они кучковались возле торговых автоматов, разбросанных по больничным тоннелям, и выглядели так, будто сошли с фотографий Дианы Арбус или с картин Иеронима Босха.
Однажды мы с однокурсниками стояли, выстроившись в ряд, и ожидали дальнейших инструкций от немецкого психолога-пуританина, который вел в больнице клиническую тренинговую программу. Постоянная пациентка больницы, хрупкая и ранимая, подошла к одной из студенток — замкнутой, консервативной молодой женщине. Пациентка говорила дружелюбно, по-детски. Она спросила: «Почему вы все здесь стоите? Что вы делаете? Можно мне с вами?» Однокурсница повернулась ко мне и неуверенно спросила: «Что ответить?» Она, как и я, была застигнута врасплох запросом, исходящим от человека настолько изолированного и больного. Никто из нас не хотел, чтобы ответ прозвучал как отказ или упрек. Мы временно ступили на ничью землю, для которой общество не предусмотрело основополагающих правил или руководств. Мы были просто новыми студентами, мы не были готовы встретиться на территории психиатрической больницы с пациенткой-шизофреником, задающей наивный, дружелюбный вопрос о возможности социальной принадлежности. Это не походило на естественную беседу, на обмен мнениями между людьми, внимательными к репликам друг друга. Какие правила действуют в такой ситуации далеко за границами нормального социального взаимодействия? Какие тут есть возможности?
Насколько я мог с ходу понять, возможностей было всего две: выдать пациентке историю, скроенную так, чтобы все могли сохранить лицо, или ответить честно. К первой категории подходили варианты «Мы можем принять только восемь человек в свою группу» и «Мы уже собираемся уходить». Ни один из этих ответов не задел бы ничьих чувств, по крайней мере на первый взгляд, и разница в статусе, которая отличала нас от нее, осталась бы незамеченной. Но ни один из этих ответов не был правдивым. Так что я их не выбрал.
Я сказал пациентке настолько просто и прямо, насколько смог, что мы новые студенты, учимся на психологов, и поэтому она не может к нам присоединиться. Этот ответ выявил различие в нашем положении, сделал пропасть между нами больше и заметнее. Ответ был куда жестче, чем ладно скроенная, чистая ложь. Но я уже тогда подозревал, что неправда, даже сказанная из лучших побуждений, может привести к непредсказуемым последствиям. Одно мгновение пациентка выглядела ошеломленной и уязвленной. А потом она все поняла, и это было правильно. Ведь все именно так и было.
За несколько лет до того, как я приступил к клиническому тренингу, у меня был странный опыт148. Я обнаружил, что подвержен довольно жестоким импульсам (ни один из них, впрочем, не был реализован), и убедился, что на самом деле мало знаю о том, кто я и на что готов. Я стал обращать более пристальное внимание на свои слова и поступки. Этот опыт меня, мягко говоря, смутил. Вскоре я разделился на две части: одна говорила, а другая, словно отдельная от меня, прислушивалась и оценивала. Вскоре я обнаружил, что почти все, что я говорил, было неправдой. У меня были причины говорить это: я хотел выиграть спор, приобрести статус, впечатлить людей и получить желаемое. Я использовал язык, чтобы крутить и вертеть миром, чтобы донести то, что считал нужным. Но я был подделкой. Осознав это, я начал говорить только то, против чего не станет возражать мой внутренний голос. Я стал говорить правду или хотя бы не лгать. Вскоре я понял, что такой навык оказывается очень кстати, когда не знаешь, что делать. Действительно, что делать, когда не знаешь, что делать? Говорить правду. Вот я и сделал это в первый день своего пребывания в больнице Дугласа.
