Несравненный английский эссеист Джордж Оруэлл многое знал об этом. В 1937 году он написал «Дорогу на Уиган-Пирс», которая была отчасти яростной атакой на британских социалистов высшего класса. Он написал это, несмотря на собственную склонность к социализму. В первой половине книги Оруэлл описывает ужасные условия, в которых жили британские шахтеры в 1930-е годы167:
Несколько зубных врачей сказали мне, что в промышленных районах человек за 30, у которого или у которой остался хоть один собственный зуб - это что-то ненормальное. В Уигане разные люди делились со мной мнением, что лучше избавиться от своих зубов как можно раньше. «Зубы - это просто несчастье», - сказала мне одна женщина.
Угольщик в Уиган-Пирсе должен был идти, скорее даже карабкаться, учитывая высоту шахт, — до пяти километров под землей, в темноте, ударяясь головой и царапая спину, просто чтобы добраться до своего рабочего места, где проведет смену длиной семь с половиной часов и будет работать до ломоты в суставах. Потом он выкарабкивался обратно. «Это все равно что взбираться на маленькую гору до и после работы», — утверждал Оруэлл. Время, которое угольщик тратил на эти восхождения, не оплачивалось.
Оруэлл написал «Дорогу на Уиган-Пирс» для Клуба левой книги, социалистической издательской группы, которая каждый месяц выпускала по книге. После прочтения первой половины его произведения, в котором речь идет о личных жизненных обстоятельствах угольщика, нельзя не почувствовать симпатию к работающим беднякам. Только у монстра сердце не дрогнет перед тем, что описывает Оруэлл:
Еще недавно условия в шахтах были еще хуже, чем теперь. Все еще живы несколько очень старых женщин, которые в юности работали под землей, карабкаясь там на четвереньках, перетаскивая ванны с углем. Так они работали, даже будучи беременными.
Во второй части книги Оруэлл обратил свой взгляд на другую проблему: на сравнительную непопулярность социализма в Великобритании того времени, несмотря на явное и болезненное неравенство, которое наблюдалось повсюду. Он пришел к заключению, что диванные социальные реформаторы, одетые в твид, определяющие жертв и раздающие, как подачки, жалость и презрение, зачастую не любили бедных, хоть и утверждали обратное. На самом деле они просто ненавидели богатых. Они замаскировали свою обиду и зависть с помощью благочестия, святости и праведности.
Ситуация с бессознательным и с левым фронтом, сеющим идеи социальной справедливости, не особенно изменились и сегодня. Благодаря Фрейду, Юнгу, Ницше и Оруэллу, как только я слышу, что кто-нибудь слишком громко заявляет: «Я выступаю за то-то и то-то!», всегда интересуюсь: «А против чего вы выступаете?» Вопрос кажется особенно уместным, если тот же самый человек жалуется, критикует или пытается изменить чужое поведение. Думаю, это Юнг развил самый точный и злой психоаналитический афоризм, отсылающий к хирургии: если не понимаете, почему кто-то что-то сделал, взгляните на последствия и выведите мотивацию. Это такой психологический скальпель, не всегда уместный инструмент. Он может резануть слишком глубоко или сделать надрез в неправильном месте. Может быть, это последняя из возможных мер. Но иногда использование скальпеля говорит о просветлении.
Если результатом установки скейтстопперов на ящиках и ступеньках были несчастливые подростки и грубое пренебрежение красотой, возможно, именно так и задумывалось. Если некто утверждает, что действует, исходя из высоких принципов, ради блага окружающих, нет смысла предполагать, что мотивы этого человека искренние. Люди, желающие сделать вещи лучше, обычно не обеспокоены тем, чтобы изменить других людей. Или, если все-таки обеспокоены, берут на себя ответственность сначала измениться самим. За правилами, мешающими скейтбордистам совершать их весьма искусные, отважные и опасные поступки, я вижу коварный и глубоко антигуманный дух.
Еще кое-что о Крисе
Мой друг Крис, о котором я уже писал раньше, был одержим таким духом — вплоть до серьезного ущерба психическому здоровью. Отчасти его мучила вина. Он посещал начальную и среднюю школу в целом ряде городов — от холодных и просторных прерий северной Альберты до Фэрвью. Ссоры с местными детьми были совершенно привычной частью его жизни во время переездов. Не будет преувеличением сказать, что такие дети обычно были грубее, чем белые дети, и более обидчивы — на то у них имелись свои причины. Я хорошо знал это по собственному опыту. В начальной школе мы были друзьями-не разлей вода с метисом по имени Рене Хек*.
Ситуация была сложная. Между Рене и мной существовала большая культурная разница. Он ходил в более грязной одежде, выражался и вел себя грубее. Я пропустил класс и был — к тому же, мал для своего возраста. Рене же был большим, умным, симпатичным ребенком. И трудным. Мы вместе ходили в шестой класс, где преподавал мой отец. Как-то раз он поймал Рене с поличным, когда тот жевал жвачку. «Рене, — сказал мой отец. — Выплюни жвачку. Ты выглядишь, как корова». «Ха-ха, — прыснул я. — Рене — корова». Рене, может, и был коровой, но на слух не жаловался. «Питерсон, — сказал он. — После уроков ты труп!»
Утром мы с Рене договорились, что вечером пойдем на фильм в «Жемчужину» — местный кинотеатр. Похоже, этот план отменился. Как бы то ни было, остаток дня прошел быстро и неприятно, как бывает, когда сквозь обыденные обстоятельства проглядывают угроза и боль. Рене мог хорошенько меня поколотить. После школы я рванул на велосипедную стоянку так быстро, как только мог, но Рене отделал бы меня и там. Мы кружили вокруг велосипедов — яс одной стороны, он с другой. Мы были персонажами короткометражки «Копы из Кейстоуна». Пока я кружил, ему не удавалось схватить меня, но моя стратегия не могла срабатывать бесконечно. Я проорал, что извиняюсь, но он
Имена и другие детали изменены в интересах приватности. не смягчился. Его гордость была задета, и он хотел, чтобы я за это заплатил. Я присел на корточки и спрятался за велосипедами, не сводя глаз с Рене. «Рене, — крикнул я. — Прости, что назвал тебя коровой. Давай перестанем ссориться». Он снова начал приближаться. Я сказал: «Рене, прости, что я это сказал. Правда. И я все еще хочу пойти с тобой в кино». Это был не просто тактический ход. Я и правда имел это в виду. Иначе того, что случилось дальше, не произошло бы. Рене перестал кружиться. Он посмотрел на меня... и расплакался. А потом убежал. Это была квинтэссенция отношений белых и коренных детей в нашем трудном маленьком городке. В кино мы так никогда вместе и не пошли.
Когда у моего друга Криса начинались проблемы с коренными детьми, он не давал им отпор. Он не чувствовал, что самозащита будет морально оправданной, и принимал их побои. «Мы отняли их земли, — написал он позже. — Это было неправильно. Ничего удивительного, что они злятся».
Постепенно, шаг за шагом, Крис отстранялся от мира. Отчасти это было его собственной виной. Он развил в себе глубокую ненависть к маскулинности и мужским занятиям. Он рассматривал хождение в школу, на работу, общение с подружкой как часть процесса, который привел к колонизации Северной Америки, к ужасному тупику ядерного противостояния холодной войны, к опустошению планеты. Он прочитал несколько книг о буддизме и чувствовал, что в свете текущей мировой ситуации, с этической точки зрения требуется отрицание собственного Бытия. Он пришел к убеждению, что то же относится и к другим людям.
