Первый практичный тампон, Татрах, появился не раньше 1930-х. Его изобрел доктор Эрл Кливленд Хаас. Он сделал его из спрессованного хлопка и разработал аппликатор из бумажных трубок. Последний помог уменьшить сопротивление этой продукции со стороны тех, кто возражал против того, чтобы женщины себя трогали, а подобные аргументы в ином случае возникли бы. К началу 1940-х тампоны использовали 25 % женщин. Тридцать лет спустя речь шла уже о 70 %. Теперь тампонами пользуются четыре женщины из пяти, а остальные полагаются на прокладки, которые теперь являются гипервпитывающими и удерживаются на месте эффективным клейким слоем — совсем не как уродливые, крепящиеся к поясу гигиенические салфетки 1970-х годов, напоминавшие подгузники.
Угнетали ли женщин Муруганантам, Симпсон и Хаас или освободили их? А как насчет Грегори Гудвина Пинкуса, который изобрел противозачаточную таблетку? Каким образом эти практичные, просвещенные, целеустремленные мужчины были частью ограничивающего патриархата? Почему мы учим молодых людей тому, что наша невероятная культура является результатом угнетения со стороны мужчин? Ослепленные этим огромным допущением, такие разные сферы, как образование, социальная работа, история искусств, гендерные исследования, литература, социология и, все в большей степени, закон, обращаются с мужчинами как с угнетателями, и мужскую активность воспринимают как деструктивную от природы. Они также зачастую прямо пропагандируют радикальное политическое действие — радикальное с точки зрения всех норм обществ, внутри которых эти сферы расположены, — и это радикальное действие они не отличают от образования. Например, Институт женских и гендерных исследований Полин Джуэтт в Карлтонском университете Оттавы всячески поощряет активизм. Департамент гендерных исследований в Королевском университете Кингстона, Онтарио, «обучает феминистским, антирасистским и квир-теориям и методам, которые концентрируются на активизме ради социальных перемен». Это означает поддержку изначальной установки, согласно которой университетское образование должно прежде всего стимулировать политическое участие определенного рода.
Постмодернизм и длинная рука Маркса
Эти дисциплины почерпнули свою философию из многочисленных источников. Все они находятся под серьезнейшим влиянием марксистских гуманистов. Одна из таких фигур — Макс Хоркхай-мер, развивший критическую теорию в 1930-е годы. Любое краткое изложение его идей тяготеет к упрощению, но сам Хоркхаймер относился к себе как к марксисту. Он был убежден, что западные принципы личной свободы или свободного рынка были просто масками, которые служили для прикрытия истинных западных условий: неравенства, доминирования и эксплуатации. Он был убежден, что интеллектуальная активность должна быть посвящена социальным переменам, а не просто пониманию проблем, и надеялся освободить человечество от рабства. Хоркхаймер и его Франкфуртская школа объединенных мыслителей сначала в Германии, а позже в США стремились к полномасштабной критике и трансформации западной цивилизации.
Более важной в последние годы стала работа французского философа Жака Дерриды, лидера постмодернистов, который вошел в моду в конце 1970-х. Деррида описывал собственные идеи как радикализированную форму марксизма. Маркс пытался свести историю и общество к экономике, считая культуру угнетением бедных богатыми. Когда марксизм был взят на практическое вооружение в Советском Союзе, Китае, Вьетнаме, Камбодже и других местах, экономические ресурсы грубо перераспределялись. Частную собственность ликвидировали, сельских жителей подвергали принудительной коллективизации. Результат? Десятки миллионов людей погибли. Сотни миллионов подверглись угнетению вроде того, что до сих пор происходит в Северной Корее — последнем оплоте коммунизма. Получившиеся экономические системы были коррумпированными и неустойчивыми. Мир вступил в длительную и крайне опасную холодную войну. Граждане этих обществ жили лживой жизнью, предавали семьи, доносили на соседей — существовавших в нищете без жалоб (или с жалобами). Марксистские идеи были очень привлекательными для интеллектуалов-утопистов. Одним из первых архитекторов ужасов красных кхмеров, Кхиеу Сампхан, получил докторскую степень в Сорбонне, прежде чем стал номинальным главой Камбоджи в середине 1970-х. В своей докторской диссертации, написанной в 1959 году, он утверждал, что работа, которую осуществляют не-крестьяне в камбоджийских городах, непродуктивна: банкиры, бюрократы и бизнесмены ничего не дают обществу. Вместо этого они паразитируют на том истинно ценном, что производится в сельском хозяйстве, в малой промышленности и ремесленничестве. На идеи Сампхана благосклонно смотрели французские интеллектуалы, которые и даровали ему научную степень. Вернувшись в Камбоджу, он получил возможность воплотить свои теории на практике. Красные кхмеры эвакуировали камбоджийские города, перевезли всех жителей в деревни, закрыли банки, запретили использование валюты и разрушили рынки. Четверть населения Камбоджи работала до смерти в деревнях, на полях-убийцах.
Чтобы мы не забыли: у идей есть последствия
Когда коммунисты основали Советский Союз после Первой мировой войны, люди надеялись, что утопические коллективистские мечты, придуманные их новыми лидерами, могут воплотиться в жизнь, и за это людей можно простить. Загнивший социальный порядок конца XIX века породил окопы и массовые убийства Великой войны. Разрыв между богатыми и бедными был предельным, большинство людей занимались рабским трудом в условиях еще более ужасных, чем те, что позднее описал Оруэлл. Хотя на Запад просочились свидетельства ужаса, устроенного Лениным после революции, было по-прежнему сложно оценивать его действия издалека. Россия пребывала в постмонархическом хаосе, и новости об интенсивном индустриальном развитии и перераспределении собственности в пользу вчерашних крепостных давали основание для надежды. Чтобы еще больше все усложнить, СССР (и Мексика) поддержали демократических республиканцев, когда в 1936 году разгорелась гражданская война в Испании. По сути, они боролись против фашистских националистов, которые свергли хрупкую демократию, установленную всего за пять лет до того, и которые обрели поддержку со стороны нацистов и итальянских фашистов. Интеллигенция в Америке, Великобритании и других местах была всерьез расстроена нейтралитетом своих родных стран. Тысячи иностранцев устремились в Испанию, чтобы бороться за республиканцев в интернациональных бригадах. Одним из таких иностранцев был Джордж Оруэлл. Эрнест Хемингуэй служил там в качестве журналиста и тоже поддерживал республиканцев. Политически обеспокоенные молодые американцы, канадцы и британцы чувствовали себя морально обязанными перестать говорить и начать сражаться. Все это отвлекло внимание от конкурирующих событий в Советском Союзе.
В 1930-е, во время Великой депрессии, сталинские Советы сослали два миллиона кулаков, самых богатых крестьян, в Сибирь. Это были те, кто владел несколькими коровами, мог себе позволить пару наемных рук и имел на несколько акров земли больше, чем у соседей. С коммунистической точки зрения эти кулаки скопили богатство, ограбив всех вокруг, и заслуживали своей судьбы. Богатство означало угнетение, а частная собственность — воровство. Пришло время для справедливости. Более тридцати тысяч кулаков были расстреляны на месте. Гораздо больше погибли от рук своих самых завистливых, разозленных и непроизводительных соседей, которые использовали высокие идеи коммунистической коллективизации, чтобы скрыть свои убийственные намерения. Кулаки были «врагами народа», обезьянами, отбросами, паразитами, грязью и свиньями. «Мы пустим кулаков на мыло», — утверждал один из жестоких городских жителей, мобилизованных партией и советскими исполнительными комитетами и отправленных в деревню. Кулаков голыми выводили на улицы, били, заставляли выкапывать себе могилы. Женщин насиловали. Их собственность «экспроприировали». На практике это означало, что их дома разбирали до стропил и потолочных балок и все разворовывали. Во многих местах крестьяне, не бывшие кулаками, сопротивлялись, особенно женщины — они заслоняли преследуемые семьи своими телами. Но такое сопротивление оказалось бесполезным. Кулаков, избежавших смерти, ссылали в Сибирь, зачастую посреди ночи. Поезда отправлялись в феврале, в жестокий русский холод. По прибытии, в тайге, их ожидало жилье самого низкого качества. Многие умирали, особенно дети, от тифа, кори и скарлатины.
