И всё же вообразить её в повозке… в компании хотя бы и этого Бариана…
— Я пойду спать, — извиняющимся тоном пробормотал комедиант. Моё присутствие угнетало его; Танталь, не глядя, поймала его за руку:
— Сиди…
Он вздохнул:
— Динка… мы её на комедийные роли брали, а подросла — глядим, героиня… И хорошо, потому как Гезина к тому времени уже замуж вышла… Смеяться будешь, Танталь, — за лавочника!..
Он осёкся. Поёрзал, зябко повёл плечами:
— Нет, я пойду, пожалуй… Господину Рекотарсу… Благодарствие за гостеприимство, но господину неинтересно ведь слушать, о чём это я тут болтаю…
— Если господину неинтересно — господин уйдёт, — холодно сообщила Танталь. Меня передёрнуло — всё это, конечно, трогательно, но Танталь забывается. Всякому панибратству есть предел…
Я развернулся и пошёл прочь, всем своим видом показывая, что болтовня комедианта и комедиантки не может меня оскорбить. На пороге зала обнаружился запыхавшийся Итер:
— Господин Ретано… Там… госпожа Алана… вроде как бредит.
…Она лежала, скинув одеяла, сбив в кучу простыни; яркий свет упал ей на лицо, но она не проснулась. Ресницы были плотно зажмурены, бледный рот искривился, будто в припадке; я сел рядом, схватил её руку, беспомощно огляделся, не зная, чем помочь.
— Не надо, — бормотала она сквозь зубы. — Там… трясина… не на… не надо!..
До самого утра моя жена металась, медленно поедаемая кошмаром.
И до утра я никак не мог её разбудить.
* * *
Мы тронулись в путь на рассвете. На перекрёстке наши пути разошлись — повозки комедиантов свернули направо, а экипаж Соллей и карета с гербом Рекотарсов, сопровождаемые эскортом из дюжины всадников, неспешно покатили прямо.
Оба каравана спешили поскорее удалиться от холма, на котором стоял холодный дом без каминов. Предполагалось, что господин Чонотакс Оро не всеведущий; так оно, похоже, и было, потому что чёрная ворона, неотлучно преследовавшая кареты Рекотарсов-Соллей, оставила без малейшего внимания повозки бродячей труппы.
…Затея была бредовая. Затея была любимым детищем бывшей комедиантки; впервые выслушав её, я рассмеялся Танталь в лицо. Но, к моему удивлению, Алана, которой после ночи кошмаров сделалось вроде бы лучше, никак не отреагировала на перспективу новой «прогулки с комедиантами». И это было странно — с моей точки зрения, сам вид комедиантских повозок должен вызывать у неё тошноту. Либо Алана уже забыла о потрясении, либо…
Либо апатия, владевшая ею последние дни, перешла в новую, более глубокую фазу. Алане попросту было всё равно.
Никто из нас не знал до конца, сможем ли мы обмануть Чонотакса и как далеко простирается в настоящий момент его магическая власть. Танталь утверждала, что именно бредовость затеи придаёт ей некоторый смысл — возможно, ослабевший Черно потеряет наш след, и ради одной этой возможности стоит ненадолго пожертвовать комфортом…
Какой уж там в дороге комфорт. Среди зимы… В такое время не путешествуют. В такое время спасаются бегством.
Убедить учеников Солля, что они должны конвоировать две пустые кареты, было делом изначально безнадёжным. Я так и не узнал до конца, что именно говорила им Танталь, какие у неё нашлись доводы; в конце концов мне было предложено поклясться перед двенадцатью сопляками, что ни волос не упадёт с голов госпожи Аланы и госпожи Танталь. В такой клятве было что-то унизительное; поначалу я заупрямился, но потом — нечего делать — присягнул…
Много дней спустя мы узнали, что Танталь оказалась во многом права. Караван, сопровождаемый учениками Солля, безнадёжно завяз в сугробах в первый же день путешествия. Откуда ни возьмись налетела, преградив дорогу, снежная буря, и уже на постоялом дворе выяснилось, что оба экипажа фатально повреждены и продолжать дорогу не могут. А уж обманулся Чонотакс Оро или с самого начала играл с нами, как кошка с мышью, — так и не довелось узнать…
Подготовка к отбытию происходила как бы в чаду, как бы в игре; я никак не мог поверить, что со дня на день мы тронемся в путь в компании комедиантов. В конце концов мой бедный рассудок нашёл способ защититься: я влез в игру искренне и с головой. Потешаться — так с размахом.
Я приставал к Бариану, выспрашивая, какую он мне предложит роль; бедняга с самого начала боялся меня, а теперь и вовсе стал шарахаться. Я предложил Танталь разучить несколько песен на два голоса — она криво усмехалась, сомневаясь, по-видимому, в моих вокальных способностях. Я просил Алану научить меня модным танцам — Алана молчала и не улыбалась. Предприятие вовсе не казалось ей смешным…
И вот теперь Бариан шагал рядом с повозкой, и Бариан был доволен. Я сам наблюдал краем глаза сцену, когда Танталь вкладывала в его руку звонкий мешочек, а предводитель труппы, красный и какой-то испуганный, отнекивался.
— Ты же повозку хотел продавать! — возмутилась наконец Танталь. — Ты же… что, за ЧУЖУЮ меня держишь?!
После этого Бариану ничего не оставалось, кроме как взять деньги, и вот теперь он шагал радостный, предвкушая, по-видимому, сытный обед и тёплый ночлег.
Дорога была накатанная. Лошади двигались размеренным шагом, но, поскольку рессоры обеих повозок давно приказали долго жить, тряска стояла немилосердная. Мне с непривычки казалось, что из меня вот-вот вытрясет душу; я порывался соскочить и пойти пешком рядом с Барианом — Танталь цепко удерживала меня за рукав.
После полудня впереди показался посёлок, я знал его, и меня могли здесь узнать, а потому мне было предписано сидеть в повозке и не показывать носа. Рослый красавец, носивший неподобающую кличку Муха, и толстый добродушный старичок с лицом театрального злодея споро приготовили подмостки; героиня Динка извлекла из сундуков ворох костюмов, а Бариан тем временем ходил взад-вперёд и зазывал зрителей. Любопытных насобиралось не так уж много, но и совсем не мало; девица вытащила лютню, и представление началось.
Я сидел в углу повозки, сделавшейся вдруг страшно тесной, и смотрел спектакль с изнанки. Комедианты бегали туда-сюда; дамочка, только что изнывавшая на сцене от любви к красавцу Мухе, спустя секунду на карачках подлезала под занавес и подавала кому-то деревянный меч. Толстый старичок изображал злодея, да так достоверно, что публика ахала; я смотрел, как Бариан что-то объясняет Танталь, как та, закусив губу, принимает из его рук лист жести и обмотанную тряпкой палку, как, напряжённо следя за происходящим через дыру в занавесе, вдруг колотит по листу что есть силы — на сцене кто-то горестно вопит, а Танталь утирает самый настоящий, выступивший на лбу пот… Комедианты тоже взмокли, как лошади, даром что изо всех ртов валил от холода белый пар.
Потом объявили «Фарс о рогатом муже»; тут же, передо мной, вся труппа лихорадочно переоделась, Бариан нацепил парик, взял перо и ворох бумаг и побежал на сцену, а я, разинув рот, наблюдал, как дамочка мостит поверх собственного бюста ещё и тряпичный, накладной; в какой-то момент я вспомнил о деликатности и отвёл глаза — как раз для того, чтобы увидеть, как красавец Муха сосредоточенно пристраивает спереди в штанах огромную мёрзлую морковку…
