Ты делаешь вид, что живешь. И жизнь делает вид, что верит тебе.
Когда есть Она, то одиночество — это просто отдых от суеты. Ты сидишь дома, один. Ешь один, пьешь один, говоришь по телефону, лежишь на диване и смотришь в потолок или в телевизор, что, в сущности, одно и то же.
Но ты не один. Потому что есть Она.
Когда есть Она, одиночество — это отдых.
Когда нет Ее, одиночество — это суета.
Если серьезно говорить. Жизненно.
Заменить Ее невозможно.
Ты делаешь попытки. Скучающий взгляд принимаешь за ласковый. Вежливую улыбку — за лирическую. Случайное прикосновение — за намеренное.
Пытаешься убедить себя, что ты хочешь эту женщину не потому, что у тебя давно никого не было, а потому, что она и есть Она. Поскольку страдание — непременный атрибут любви, ты заставляешь себя страдать о той, которую завтра с трудом вспомнишь.
Ты говоришь себе:
— Она! Вот Она! Это уже точно Она!
Ты все время талдычишь себе это.
Без толку.
Ее нельзя придумать, сыграть или заменить.
Только найти можно Ее. Только найти.
Если получится.
Вечер был ласковый и томный. Удивительно ласковый и томный для нашего суетливого города. Какой-то тихий не по-московски — даже бесконечный шорох машин уже не воспринимался как шум.
Я посмотрел на мобильник. Он по-прежнему напоминал молчаливый камень, и это дико бесило.
Молчащий телефон разрушал гармонию вечера, но с этим приходилось смириться.
Такси подошло через четыре минуты.
Я не знал, куда ехать. Я думал доехать до центра, там прогуляться, а потом найти какое-нибудь тихое заведение без музыки.
Иногда мне всерьез кажется: владельцы ресторанов панически боятся, что посетители о чем-нибудь задумаются, поэтому обязательно включают музыку, чтобы человек не мог ни на чем сосредоточиться. Музыка звучит всегда во всех ресторанах, вытесняя мысли и не давая спокойно поговорить.
Поэтому надо было найти такое место, где бы музыка звучала тихо и ненавязчиво.
Я сел и сказал водителю, точнее — водительнице:
— В центр.
— Что конкретно забивать в навигатор? — спросила девушка-таксист и улыбнулась.
Я в ответ тоже улыбнулся:
— Ничего. Я покажу. Поехали.
— Мне надо что-то забить… Забью Тверской бульвар, не возражаете? Конфетку хотите? — неожиданно спросила она.
И я почему-то сразу вспомнил про таксиста, который много жизней назад вез меня к Инне.
Таксисты вообще удивительные люди… В лесу — леший, в доме — домовой, в городе — таксист. Домовые города.
Они не просто перевозят из точки А в точку Б по навигатору, они работают психологами, проводниками, слушателями.
Раньше таксистов называли «шеф», что странно, учитывая, что вы их нанимаете, а не они вас, но, по сути, правильно. Хозяева города. Хозяева дороги. Хозяева поездки. Хозяева вашей жизни наконец — на этот короткий период.
Ты садишься в машину к шефу. Ты приходишь в гости к хозяину. А он еще немножечко и волшебник, потому что трудно не стать волшебником, когда вся жизнь у тебя проходит на колесах в нашем во всех смыслах удивительном городе.
С таким ощущением ты садился в такси раньше, когда машину надо было ждать сорок минут.
Нынче десять минут — это уже недопустимо долгое ожидание. Но и волшебников стало меньше.
За все надо платить. Не только за километры. Хотя, если вдуматься, все, что мы делаем в жизни — платим за пройденные — прожитые километры.
И кто мешает видеть в таксисте символ жизни? А что? Доехал до нужной точки — заплати деньги. Разве в жизни не так? Добираешься до цели и платишь. Не всегда деньгами, правда.
— Не хочу конфетку, — ответил я. — Я люблю что-то острое.
Она посмотрела на меня и расхохоталась.
Это был хороший смех. Правильный. Он не раздражал.
Глаза у нее были большие. Волосы пышные. Машину она вела уверенно.
— Острое — это что? — спросила она.
Передо мной висел ее бейджик.
«Ирина Куйбышева», — прочел я.
Она зачем-то проследила за моим взглядом, и произнесла, неожиданно серьезно:
— Только, умоляю, не спрашивайте меня: не родственница ли я революционера? Вы не можете себе представить, сколько раз в день я отвечаю на вопрос, который не интересует ни того, кто спрашивает, ни тем более меня…
«А она не дура, — подумал я. — Во всяком случае, можно запросто себя в этом убедить».
Я спросил:
— Что вас заставляет работать в такси?
Ирина Куйбышева усмехнулась:
— Нужда. Зарабатываю на второе высшее. Первое не взошло. Стало неинтересно.
Глаза у нее были большие. Шея длинная. Вообще, с фигурой все хорошо. И с речью. И смеялась не раздражающе, правильным смехом.
Вечер продолжал быть томным.
Иван, 48 лет, прораб:
— Да вообще, нет у меня никаких проблем… Жена говорит: проблемы у тебя. А я лично так не считаю. Все люди разные, правильно я говорю? Ну вот. У одних, значит, так, а у других, значит, по-другому.
Я жену уважаю. Мы десять лет вместе. И у нас ребенок есть. Один. Так что все хорошо. Ну, значит, поскольку уважаю, то она с просьбой, и я пришел. Хотя не считаю, что это проблема вообще.
Огромный мужик. Огромное все — руки, кисти, шея… Гигант.
Говорит стесняясь.
Видно, что вообще не особо-то говорун, а тут еще тема такая…
— Ну, ей обещал, что вам честно скажу. Она в машине сидит — сразу спросит. А я ей не вру. Не знаю почему. Начальникам там, друзьям, сыну… У нас сын… Особенно когда жизнь облегчает вранье — тогда всегда. А ей — нет, Светке моей. Не могу чего-то.
И вот она меня спросит: «Честно сказал про проблему?» И я ей должен ответить: «Сказал». Хотя сам это проблемой не считаю. Вообще. Я сплю последнее время плохо. У меня депрессия бывает. Тоскливо так. Ни от чего. Иногда так тоскливо, что хоть вой. Ну, я к врачам ходил. Они говорили со мной, лекарство прописали. «Негрустин» называется. Сказали: с него надо начать. А я вот думаю: может серьезное лекарство так называться? Не знаю… Но я врачам этим… Кандидатам в доктора, как Высоцкий пел, помните?.. Я им про проблему эту не говорил, потому что не считаю это проблемой.
А вам скажу. Потому что жене обещал.
— Иван, ну раз решились — говорите. Только если проблема медицинская, я вам вряд ли смогу помочь.
— Так это не проблема. Жена так считает, что проблема. А я не считаю.
